Под ногами что-то хлюпало. Мрак дышал хризантемами и еловыми венками. Наклонившись, Буслаев сорвал пучок травы, который здесь, на четырнадцатом этаже, представлялся совсем неуместным. «Бред!» – подумал Меф.
Сделав еще несколько шагов, Буслаев отшиб обо что-то пальцы, споткнулся и упал вперед, выставив руки. Ладони смягчили падение, но щека все равно коснулась чего-то холодного, плоского.
«Мраморная плита!» – Меф пальцем проследил выбитые на мраморе буквы и понял, что на надгробии написана его фамилия. Против воли ужас стал заползать ему в горло, быстро работая там крысиными лапками.
– Достали! Как мне всё это надоело! – крикнул Буслаев сипло. – Где тут эта ваша Прасковья?
Едва он произнес имя, как всё изменилось. Плита исчезла вместе с запахом хризантем и еловыми венками. Во мраке нашарилась мохнатая шуба на вешалке. Она протянула рукав и, коснувшись щеки Буслаева, показала ему, в какую сторону идти. Шага через два в бедро Мефу врезался столик с телефоном, а сразу над ним обнаружился и выключатель.
Щелк!
Когда выпитая темнотой сетчатка глаза привыкла к свету, Меф увидел длинный коридор, ширину которого сужали полки с книгами. Книги были самые случайные и хаотичные, говорящие не столько о вкусах хозяина, сколько о его привычке покупать печатную продукцию в целом. К Прасковье и Ромасюсику они явно не имели никакого отношения. Маловероятно, что Прасковья читала «Диету на каждый день», а Ромасюсик часто листал подшивку журнала «Октябрь» за 1981-й и 1982 год.
Коридор упирался в кухню. Налево была дверь в комнату, с фиолетовым стеклом. Выпуклое стекло пузырилось светом. Мефодий толкнул дверь и осторожно заглянул.
Он увидел маленькую комнату, угловую, с двумя окнами. На тумбе мелькал телевизор, почему-то с выключенным звуком. За круглым столом, положив подбородок на высоко поднятое колено, в полном одиночестве сидела девушка. Перед ней стоял нетронутый торт со свечами. Свечи никто не задул, и они прогорали, пока, закапав торт, не погасли сами собой.
Меф испытал острый укол жалости. У девушки было лицо человека, который, никому и ни во что не веря, нашаривает себя в темноте.
– Эй! – окликнул Буслаев.
Девушка порывисто вскочила. Голубые до прозрачности глаза. Бледное, тоже почти прозрачное лицо с тонкими прожилками и внезапно алый бутон губ.
Мефа захлестнуло странное, смешанное, непонятное чувство. Девушка ему не нравилась и была не в его вкусе. В то же время что-то в ней волновало его и наполняло жаром. Если то чувство, которое сегодня он испытал к девушке, просящей называть себя Даф, было ровным, спокойным, дарящим ему спокойную уверенную радость, то тут был нервный притягивающий жар. Это было удовольствие, но удовольствие выжигающее и опустошающее.