И баню решил поставить тоже он сам. Точнее — Лада уговорила. Они в семье обычно мылись и парились в печи, благо в топке вдвоем поместиться можно, а вот сосватанная ему деваха привыкла к более просторному помещению. Ему лишний сруб ставить и печь класть лениво все было — ну да «ночная кукушка» коли захочет, своего всегда добьется.
Касьян почувствовал, что нужно открыть входную дверь. Без какой-то особой цели, а просто — нужно. Некоторое время смерд непонимающе смотрел на сколоченную из толстых досок створку, а потом ему стало любопытно. Мужик прошел по сеням и отодвинул затвор.
На крыльце стоял высокий худощавый человек с узким, вытянутым книзу скуластым лицом, впавшими щеками и холодным, как осенняя сосулька, взглядом. На голове его свисал большими бархатными краями присыпанный снегом берет, натянутый ниже ушей, на груди, под распахнутым плащом, тонул в черном песцовом мехе большой золотой крест. Ноги были упрятаны в коричневые сапоги из толстой кожи.
Касьян попятился. Гость вошел в дом, а следом за ним внутрь побежали одетые в богатые, но однообразные синие кафтаны воины. Почуяв неладное, мужик потянулся к стоящим в углу вилам, но рука внезапно онемела, и по ней пополз неестественный холодок. Все, что теперь мог сделать Касьян — это шагнуть в жилые помещения следом за незваными гостями.
Худощавый человек, не торопясь, ходил из комнаты в комнату, хозяйственно оглядываясь. Один из воинов его свиты присел на корточки перед маленькой девчушкой и, тихонько цыкая, тыкал ей в живот пальцем. Двое других, не стесняясь хозяина, подступили к его жене. Один тискал обеими руками груди, другой вовсю лез под юбки.
— Касьян! — испуганно закричала Лада, но рука мужа, метнувшаяся к топору, снова онемела до полной недвижимости.
— Для серва ты слишком богато живешь, — гость говорил с сильным акцентом, а не ливонским говорком, на котором перекидывалась между собой фразами его свита. — Ступай к скотине.
— А ты погоди, — перехватил молодую женщину третий воин, присоединившийся к двум другим. Ладе задрали нижнюю юбку чуть не на голову и поволокли к скамье.
— Касьян!
Рука мужика задрожала, он едва не зарычал от бессилия, но непослушные ноги развернули горящее от ненависти тело, вывели его во двор и прошли еще несколько шагов до сеновала. Громко хлопнула дверь, отрезая женские крики, и он упал на доски пола, в бессильной ярости колотя по ним кулаками.
Перестав баловаться с неожиданно расплакавшейся девчушкой, воин выпрямился, несколько минут созерцал, как его товарищи развлекаются с распятой у скамьи сервкой, потом повернул голову к господину: