— Мы звонили Корамису. — Валентин взял жену за руку — ладошка в ладошку, нежно и бережно, и повел к двери. — Мы сторонники дружеского разрешения подобных жизненных ситуаций. Он вполне конгруэнтно… — Валентин подумал и поправился: — Этот человек тоже настроен найти выход из ситуации с минимальным ущербом для ребенка и с максимальной для него пользой.
— То есть, — задумчиво посмотрел в окошко Самойлов, — вы теперь будете дружить семьями? Что ж… Выглядите вы вполне счастливыми. Любая другая семья после такого минного поля еще долго собирала бы раскиданные остатки счастья. Какой срок?
— Что?… — споткнулась Валентина.
— Какой у вас срок беременности? — все так же отвернувшись к окну, спросил Самойлов.
— Пять недель, а как вы?…
— Желаю здоровья вам и ребенку, — тихо сказал Самойлов.
Когда Капустины ушли, следователь Самойлов взял их первое заявление, распечатанное на принтере, и вышел в коридор. У двери в его кабинет висел большой стенд. На нем — фотографии с подписями, всего тридцать две. Тридцать два человека из пропавших за последние три года, отдел, возглавляемый следователем Самойловым, разыскал живыми. Следователь аккуратно приколол на свободном месте сначала заявление Капустиных, не подозревая, какую мину он подложил сослуживцам, а поверх заявления — фотографию мальчика, вырезанную из общей школьной фотографии первого «А» класса. Фотография заняла мало места, и любой желающий мог прочитать текст заявления Капустиных почти полностью. Во избежание наступающих после этого прочтения стихийных митингов у стенда — почти в каждом предложении сотрудники УВД любого ранга обнаруживали нечто, совершенно их обескураживающее, — начальник управления вынужден был заявление свернуть в несколько раз, а уже потом сверху приколоть фотографию Антоши Капустина-Мукалова-Корамиса.
Кончился январь, потом февраль выветрился незаметно… Как-то раз в начале по-зимнему холодного марта Самойлов Прохор Аверьянович бродил, бродил бесцельно по своей квартире — а дело было в сумерках, и света он не зажигал, так что его переходы по длинному коридору вполне могли заменить любую прогулку в подвалах средневекового замка — и добрел до кладовки. Нужно заметить, что кладовка, в отличие от других комнат, выглядела большую часть времени на редкость аккуратно. Если не считать тех редких дней, когда приходили гости и в нее валом закидывались разные предметы одежды и быта, валяющиеся на диванах, на полу и на столе в гостиной, все остальное время по опрятности и ощущению ухоженности кладовку можно было сравнить с туалетом — в огромном пустом помещении одинокий, всегда идеально чистый унитаз.