Каждое слово этой речи долетело до ушей всей компании. Они слышали имя Букера Вашингтона с детства и не могли не благоговеть перед ним. Теперь, быть может, все зависело от ответа Колхауса. Колхаус заговорил мягко: "Это большая честь для меня, сэр, встретить вас. Я всегда восхищался вами. – Он смотрел в мраморный пол. – Это верно, я музыкант и человек в летах. Но именно эти обстоятельства, я надеюсь, могут подсказать вам, как серьезно я все обдумал. И вот поэтому мне кажется, что мы оба, слуги нашей расы, должны настаивать на признании своих человеческих прав". Вашингтон был настолько ошеломлен таким поворотом, что едва не потерял сознания. Колхаус усадил его в кресло красного плюша. Восстановив самообладание, Вашингтон вытер лоб платком. Он взирал на мраморную облицовку огромного, в человеческий рост, камина, глянул вверх на резной потолок, когда-то украшавший дворец кардинала Джильи в Лукке, на красный шелк стен, на портрет Мартина Лютера работы Кранаха Старшего, на несколько "Поклонений волхвов". "О, Господь, – проговорил просветитель, – приведи мой народ в Землю Обетованную. Спаси его от плетей Фараона. Сними оковы с наших умов и ослабь узы греха, что связывают нас с нечистым". Портрет самого Пирпонта Моргана в его зените красовался над камином, и Вашингтон оценил свирепость этого лица. Колхаус Уокер присел рядом с ним, и вместе два этих хорошо одетых черных человека являли собой картину пристойности и самоуглубления. "Пойдем со мной, – сказал мягко Букер Вашингтон, – пойдем, и я буду просить как милосердия, чтоб твой суд был быстрым, а казнь безболезненной. Разбери это оружие дьявола. – Он показал на связки динамита. – Дай мне руку и пойдем со мной. Сделай это ради твоего маленького сына и всех детей нашей расы, которым предстоит долгий путь".
Колхаус сидел в задумчивости. "Мистер Вашингтон – сказал он наконец, нет ничего, с чем бы мне хотелось скорее покончить, чем с этим делом. – Он поднял глаза, и просветитель увидел в них слезы. – Пусть брандмейстер починит мою машину и доставит ее сюда, к этому зданию. Вы увидите, я выйду с поднятыми руками и больше уже никогда и никому Колхаус Уокер не причинит никакого вреда".
В этом заявлении впервые со дня нападения на "Эмеральдовский движок" прозвучало изменение колхаусовской позиции, но Вашингтон не понял этого. Он услышал только, что мольба его отвергнута. Не сказав больше ни слова, он поднялся и ушел. Он шел назад по улице, думая о том, что его вмешательство ни к чему не привело. Колхаус между тем молча шагал по комнатам, а его юноши молча провожали его глазами. За исключением одного, который держал вахту на крыше. Этот лежал под дождем и чувствовал, хотя и не видел, присутствие вокруг тысяч тихо наблюдавших ньюйоркеров. Ночью ему показалось, что город вздохнул – вздох скорби, легкий как дуновение, не громче, чем шелест дождя.