Зевая, он подтянулся, схватившись за спинку кровати, и глянул за окно:
— Прилетела стая воробушков на землю зерна клевать, ох и настала погодушка, растуды же, туды ее мать! Ну, что, Афоня? это он к Антипину обращается, они из одного взвода разведки, и ранило их в одном поиске, и, кажется, вернулось из поиска-то всего двое — Гусаков с перебитыми ногами выпер с нейтралки Антипина на себе. Что-то, видать, не додумал, не доглядел Гусаков, перед там как идти в поиск, и вот всячески выслуживается за всю перебитую группу перед Антипиным. Впрочем, если б на фронте можно было воевать без ошибок, мы бы уж давно в Берлине были.
— Шоб тому хвюреру! — ворчит вислоусый украинец, мой сосед, схватившись за полоску бинта, приклеенную к животу. — Шоб ему на тым свити було як мэни сейчас…
— Как дела? — спросил меня Рюрик Ветров, всю ночь командовавший минометом.
— Живу, — коротко ответил я, глядя на лампу, которую забыла погасить Лида. «Где она сейчас? Сменилась или нет? Хорошо быть ходячим».
— Курить будешь? — опять полез с вопросом Рюрик.
— Без курева тошно.
— А я, братцы, закурю, — испрашивая у всех разом разрешения, сказал Рюрик.
Никто ему не ответил. Через минуту в палате хорошо запахло табаком, и ненадолго пропала палатная вонь, в которой смешались все запахи, какие только бывают в больницах.
Утренняя разминка продолжалась, шел ленивый трёп, и ожидание няни с тазом для умывания, и позднее — завтрака.
— И что за сторона такая? Мокрень и мокрень! — жаловался старшина Антипин, делая передышки. — Текот и текот, текот и текот! Это ж весь тут отсыреешь. Вот бы меня домой — у нас уж мороз так мороз, жара так жара. И люди не подвидные, хоть в грубости, хоть в ласке нарастопашку. Меня бы домой, а?
Это повторяется изо дня в день — Антипин намекает старшине, чтобы тот выхлопотал эвакуацию в другой, желательно алтайский, госпиталь. Но дела Антипина плохи, ему нельзя и здесь-то шевелиться, даже много разговаривать нельзя, силы его убывают. Старшина Гусаков и все мы это знаем. Потому старшина увиливает от разговора с Антипиным. Он громко, с показной озороватостью, командует:
— Кому что снилось? Докладай!
— Дак чё может нам сниться? Война! Все она, проклятая…
— У меня опять мина в трубе зависала, мучался, мучался, откликается из угла Рюрик.
— Выудили?
— Да уж и не помню.
Худой, непородистой щетиной обметанный мужичонка, из тех, чьей фамилии не узнаешь, имени и роду-племени тоже, пока он не помрет или что-нибудь выдающееся с ним не случится, вдруг подал робкий и смущенный голос от двери.
— А мне баба приснилась. — Мужичонка сделал паузу, я вся палата заинтересованно насторожилась. — Голая! Прет на меня, понимаешь, и грудя у ей, как мины… — Мужичонка опять прервался, сглотнул слюну.