— Нну-у!!! Дальше-то чего?! Дальше?..
— Дальше? Испугался я. Попятился…
— Э-э-эх! — простонал старшина Гусаков. — Везет мужикам! Хватался бы за мину-то…
— Э-э, нет! — Мужичонка оживился. — Я — сапер! Сдуру за мину не схвачусь. А ну как и рванет!.. Я думаю: такой сон к выздоровленью, братцы, а? — повернул он разговор на серьезное направление.
— 3намо! Баба голая да еще чужая уж зазря не приснится!
Мы с Рюриком и рты пооткрывали — внимаем! Я и про боль, и про наркоз, и про все позабыл, но тут, после долгих попыток все же уселся на кровати мой сосед, отстонался, отхныкался и укоризненно покачал головой:
— Ай-яй-яй! Парубки тут, диты неразумные, а воны таку шкоду размовляють!..
Старшина Гусаков оконфуженно крякнул, прокашлял скрипуче горло и, приподнявшись на локте, нашел меня взглядом:
— Ну как ты там, недорезанный парубок?
— Живу! — коротко, как и Рюрику, ответил я, не опуская глаз с лампы.
«Хорошо-о, — сердился я неизвестно отчего, — очень хорошо! Водички попил, на косыночку посмотрел, пошептался — и рассолодел, готово дело. И до чего я чувствительный, оказывается! Но не на такого напала! Меня, брат, такими штучками не доймешь… Я, брат. Я вот сейчас встану и погашу лампу. Какого черта она горит днем? Керосину много, да? Я вон до фронта на станции работал составителем поездов. Там дальние стрелки иной раз не освещали: керосину не хватало. А тут, видали, палят!»
Я оперся здоровой рукой о кровать, сел, и все пошло передо мной другом: палата, стол с лампой, скуластый Рюрик, у которого ран было столько же, сколько и годов, — девятнадцать….
Постепенно все встало на свои места. Я глянул на Рюрика. Он мне подмигнул. Хорошая у него морда. Нос набок, рот большущий, уши круглые, как у соболя; в треугольнике рубашки виднеется орел с утиным клювом, увлекающий женщину под небеса.
Рюрик знает обо мне все, и я о нем тоже — мы одногодки.
Я подхватил раненую руку, поднялся, утвердился на полу, подошел к столу и дунул. Свет в лампе качнулся, взмыл вверх, и его не стало. Еще недолго от фитиля тянулся дым, обволакивая и без того потемневшее за ночь стекло, нo и дым скоро исчез.
— Дай докурить, — подсел я к Рюрику. Он обкусил замусоленную цигарку, выплюнул ошметок на пол, сунул недокурок мне в губы.
— Раза два дерня, и все, довольно.
— Ладно.
Я затянулся два раза, и Рюрик без лишних разговоров вынул окурок из моих губ. Я еще посидел маленько и, страшась расстояния в три шага, отправился на свою кровать. Голова закружилась. Меня качнуло и бросило на соседа. Он зажмурился от ужаса, но я не упал на него. Падать на него было нельзя — он ранен в живот.