– Почему же не подраться здесь, посреди улицы, при свете солнца, если тебя унизили? Они были свидетелями оскорбления, нанесенного мне, пусть станут и свидетелями отмщения.
– Вложите шпагу в ножны, дон Фернандо!
– Защищайтесь, дон Рамиро!
– Значит, ты отказываешься повиноваться?
– Уж не думаете ли вы, будто я позволю, чтобы меня лишили чести, той чести, которую вы сами вручили мне, как ваш отец унаследовал ее от своих предков?
– О, если б ты сберег хоть каплю того, что я передал тебе! – воскликнул дон Руис.
И, обратясь к дону Рамиро, проговорил:
– Почему у моего сына, дон Рамиро, нет ни малейшего уважения к моим сединам, к моим дрожащим рукам, ведь я – его отец и обращаюсь к нему с мольбой; так послушайтесь же меня вы и покажите пример тем, кто нас окружает, что чужой оказывает мне больше уважения, чем сын.
– Верно, верно, дон Рамиро, послушайтесь, – поддержали старика зрители.
Дон Рамиро отступил на шаг и опустил шпагу.
– Вы хорошо сделали, дон Руис, обратившись ко мне, – сказал дон Рамиро, – и вы хорошо поступили, оказав мне доверие, сеньоры. Земля велика, горы безлюдны, и я встречу своего противника в другом месте.
– Эге, да вы ловко скрываете трусость, – громко заявил дон Фернандо.
Дон Рамиро, уже вложивший шпагу в ножны и отступивший на два шага, обернулся, и шпага снова сверкнула у него в руке.
– Скрываю трусость? – воскликнул он.
Раздался ропот, зрители осуждали дона Фернандо, и двое из них – или всех старше, или всех благоразумнее – бросились к противникам, чтобы прекратить схватку, но дон Руис жестом попросил их отступить.
Они молча подчинились. Снова раздался звон стали.
Дон Руис приблизился к сыну на шаг.
Дон Фернандо стиснул зубы, побледнел от гнева, его глаза сверкали, и он напал на своего противника, словно обезумев от ярости, которая могла бы, пожалуй, подвести менее искусного фехтовальщика.
– Нечестивец, – вздохнул старик отец, – чужие слушаются меня и мне повинуются, а ты продолжаешь идти наперекор моей воле, ты ни с чем не считаешься.
С этими словами дон Руис взмахнул палкой и гневно воскликнул, причем глаза его сверкнули, как у юноши:
– Видит бог, я при всех научу тебя покорности!
Не отводя шпагу от шпаги противника, дон Фернандо полуобернулся и увидел, что отец поднял палку; его бледные щеки вспыхнули, казалось, вся кровь бросилась ему в голову.
Лицо старика выражало ненависть; не меньшую ненависть выражало и лицо сына. Казалось, попади неосторожный прохожий под двойную молнию их взглядов, он был бы испепелен.
– Берегитесь, отец, – крикнул молодой человек дрогнувшим голосом, качнув головой.