– Я бинтовал раны и потяжелее этой.
– Ты видел много страшного, Джо? Когда был летчиком, я хочу сказать.
– Сколько положено, вероятно. Все забывается.
– Ты кажешься таким юным. Вот разве только рот… Ты уверен, что уже все забыл?
– Бывает, что-нибудь и потревожит мертвецов… Тогда все они подымают голову и начинают выть, и нужно загонять их обратно в могилу. А почему ты спрашиваешь?
Боишься, что я неврастеник?
Она поцеловала меня в щеку.
– Ну, что ты! Разве неврастеники такие бывают? Просто мне давно хотелось расспросить об этом кого-нибудь, да некого. Джордж никогда не был на военной службе. У него повреждена барабанная перепонка, и его сразу забраковали.- Она взглянула на меня чуть-чуть сердито.- Это не его вина.
– Я же не сказал ни единого слова.
– Снаружи все выглядит так пристойно, надежно, уютно,- продолжала она, полузакрыв глаза.- Все люди такие воспитанные, такие деликатные, милые… А что кроется за этим? Насилие и смерть. И все, кто там был, видели то, от чего нормальный человек, казалось бы, должен сойти с ума. Однако внешне это не оставило на них никакого отпечатка. А в сущности – у всех руки в крови…
И все, все так дьявольски непрочно…- Я заметил, как она вздрогнула.
– Не думай об этом, любимая,- сказал я.- В мире царит насилие. Но так было всегда. Возможно, что в эту самуго минуту кто-то когото убивает в каких-нибудь десяти шагах отсюда.
– Не напоминай мне,- сказала она.
– На войне – совсем другое. Там тебя не тошнит, потому что на это не остается времени. Слишком много дела. Во всяком случае, если ты будешь терзать себя такими мыслями, никому легче не станет.
– Знаю, знаю,- нетерпеливо прервала меня Элис.- О господи, все проносится с такой сумасшедшей быстротой. Ничем не остановить эту карусель. И ни одной секунды человек не чувствует себя в безопасности. В юности я этого ощущения не знала. Даже когда отец и мать ссорились, ко мне они все равно были добры. И дом был такой прочный, надежный, а это проклятое железобетонное сооружение, в котором я теперь живу, такое чистое, такое обтекаемое, что я нисколько не удивлюсь, если в один прекрасный день оно поднимется на воздух и улетит.
– Ты слишком много говоришь,- сказал я и притянул ее к себе на колени.- Давай помолчим.- Я стал поглаживать ее плечо. Она закрыла глаза и замерла в моих объятиях.
– Можешь делать так хоть всю ночь,- сказала она.- Я не буду протестовать.- Она вздохнула.- Ты очень удобное кресло. Мне кажется, я сейчас начну мурлыкать, как кошка.
Кожа у нее была такая гладкая, шелковистая, я чувствовал теплоту и тяжесть ее тела… Я тоже мог бы просидеть с ней так всю ночь. И я мог бы снова обладать ею, но момент сближения казался сейчас не то чтобы неуместным, не то чтобы ненужным – он просто перестал быть чем-то самодовлеющим, стал в один ряд с другими радостями, дарить которые могла только она одна.