Она смахнула слезу и с тревогой оглянулась на дверь.
— Так ты служишь Орловскому?
— Им, барыня, — снова оглянулась она и перешла на шепот. — Такой грех на старости лет на душу принимаю, что не поверите…
— А сколько тут народу живет, кроме тебя? — перебила я старуху, начиная понимать, что мне сильно повезло.
— Да человек десять обычно, но сейчас только четверо…
— Мужики?
— Один мужик, а остальные бабы. А я ведь вас сразу признала, — вновь пустила она слезу, — свою молоденькую барыньку…
Но мне сейчас было не до сентиментальных воспоминаний.
— А отсюда можно как-нибудь выбраться незаметно?
Она посмотрела на меня испуганно и, видимо, не поняла вопроса.
— То-есть как это… незаметно? А как же барин? Ему же уже сообщили о вас.
— А ты, случайно, никому не сказала, кто я такая? — спросила я, еще не зная, к каким последствиям для меня ее болтливость могла бы привести. Но в любом случае я должна была располагать всей информацией.
— Как можно, Екатерина Алексевна, ни одной живой душе.
— Так что ты сказала, Орловскому уже сообщили обо мне?
— Должно быть…
— И когда он появится?
— Да разве я знаю? Может, сразу прикатит, а может и через несколько дней. Но я так думаю, что не вытерпит и к ночи приедет. Не утерпит…
— Анюта, мне нужна твоя помощь, — снова перебила я ее. — Сюда никто сейчас не может прийти?
— Кто же сюда придет? Если только Варвара, так это к вечеру.
— Тогда лучше прикрыть дверь, — решила я и, сделав это, усадила Анюту на лавку, сама присела к ней рядом и попыталась узнать у нее все, что ей было известно. А знала она немало, поскольку была если не участницей, то по крайней мере свидетельницей практически всех безобразий Орловского, в течение нескольких лет исполняя у него в «замке» обязанности поварихи и ключницы.
В последнее время по состоянию здоровья она уже она уже не могла справляться с этими обязанностями, но Орловский не торопился перевозить ее в деревню.
Именно потому, что она слишком много знала и видела.
Анюта за те годы, что я не видела ее, сильно переменилась. Она не только постарела, но как будто немного тронулась умом. И мне не всегда просто было понять некоторые ее слова и предложения.
О чем-то говорить она еще и боялась, ответы на некоторые вопросы из нее приходилось вытаскивать чуть ли не клещами, поэтому не стану пересказывать эту сумбурную и весьма продолжительную беседу подробно. Лучше сразу расскажу о том, что мне удалось из нее узнать.
А для удобства изложу все это в виде отдельного рассказа.
И если бы не ваш покорный слуга, то в этом месте, читатель, вас бы ожидал длинный, подробный монолог в народном духе, столь распространенный в литературе прошлого века. В таких монологах авторы пытались передать все немыслимые обороты своих косноязычных и неграмотных крестьян, принимая этот лепет за истинно народный язык. А демократически настроенная критика упивалась этим косноязычием и обнаруживала в них неведомые красоты. И это при том, что половина слов в этих монологах была непонятна им самим, даже несмотря на их не всегда дворянское происхождение.