«Дорогая мама, лабас! Это по-литовски значит „здравствуй“. Мы живём ничего, я уж тут привык. Только тут совсем не так, как в Москве. Тут очень много разрушенных домов. И много узких улиц. Есть такие узкие, что подумаешь, будто двор. Тут есть Страшун-улица, там можно заблудиться. Я тебе про неё расскажу, а писать не буду…»
Миша остановился, прислушался к тому, как храпит папа, посмотрел на тусклую лампочку и снова принялся писать.
«…Тут есть мальчик. Его зовут Зелёненький. Его спрятали в скатерти, а то бы он тоже погиб. И ещё есть девочка Онуте. Это всё равно что Аннушка. Её папа был в подвале, а зачем — я не знаю. И ещё тут есть мальчик Юргис. Это всё равно что Юрий. И Бронек есть, и ещё много других…»
Миша всё время забывал, что не надо макать, и после каждой фразы порывался обмакнуть перо. Нажимать, как обыкновенным пером, нельзя было, и буквы получались тоненькие, некрасивые, не то что в школьной тетради.
«…А больше новостей нет. Мы с папой часто думаем про Москву и всё вспоминаем.
А тут это место для папы. Он сейчас спит, а потом встанет и напишет.
Дорогая мама, я ещё знаю „висо гяро“. Это значит „всего хорошего“. Дорогая мама, напиши мне отдельно большое письмо. Твой сын М. Денисьев».
Миша положил перо и оглянулся на папу. Папа ещё спал. А Мише спать не хотелось. Написать, что ли, заодно и ребятам? Лучше всего — Лине, а она уж всем прочитает.
Миша взял чистый лист:
«Дорогая Лина! Лабас! Это значит…»
Тррр! — вдруг затрещал телефон. Миша вздрогнул, взял трубку и тихо, чтобы не разбудить папу, сказал:
— Слушаю!
— Товарищ майор, — сказали в трубке, — докладываю, что…
— Это не я, — перебил Миша. — Минуточку… — Он подошёл к папе: — Папа, тебя…
— А? Что? — Папа сразу сел, открыл глаза, потянулся. — Ох, я, кажется, чуточку задремал. Так ты говоришь, Миша, что мы с тобой идём по бульвару и что…
— Постой, папа, при чём тут бульвар? Тебя к телефону.
— А! — Папа босиком подошёл к столу. — Да… Хорошо.
Он положил трубку, сел и принялся натягивать сапоги.
— Папа, — сказал Миша, — ты что ж обуваешься,?
— Надо, Мишук.
— Ты ведь сказал: «Больше не пойду».
— Ничего не поделаешь, сынок: служба!
— А ты ведь хотел маме написать.
Папа притопнул каблуками, натянул на широкие плечи тесный халат:
— В другой раз… Или вот что: напиши за меня, дело верней будет.
Он вышел. Миша посмотрел на дверь, вздохнул и взялся за письмо к Лине. Он про всё ей рассказал: и про Онуте, и про Страшун-улицу, и про Зверинец, и про подвал. Он исписал целых три страницы.
А потом взял своё письмо к маме и на оставленном для папы месте написал: