- Могу, - согласился Ромка и продолжал все так же тихо, почти шепотом, словно кто мог подслушать его в этом гористом безлюдном месте: - Тарас Порфирьевич, я видел того лохматого, с волосатыми ногами, кто оставил вещи. Он был сейчас в ресторане, в углу, у последнего окна.
- Спасибо, - сказал старшина, - я сейчас же доложу капитану. Только как же ты оказался в поселке? Ты же должен быть на съемках?
- Так уж получилось… а я на съемках, вот сейчас иду туда…
- Откуда ты говоришь?
- Это столб двести одиннадцать, - сказал Ромка, - по дороге на Веселое.
- Понятно, - отозвался старшина, - еще раз спасибо, и дуй, снимайся. Я отключаюсь.
Ромка смотал провод, отключил вилку и запрятал трубку.
Но под ложечкой все-таки тоскливо заныло: как его так угораздило! Ведь, может, он сорвал сейчас всю операцию! Может, сейчас этот лохматый мчится без оглядки из Прибрежного. А что? Взял на площади такси и улепетывает, поминая его, Ромку, добрым словом. Ну конечно, он же сам предупредил его, когда полез в окно. Ведь приказано было: не узнавать. Прошел бы мимо - и все. Занялся бы кефиром - и спасибо тебе, товарищ Марченко! Помогли, товарищ Марченко. А сейчас?
Он шел пешком по темной дороге и ругал себя.
Если по прямой, то до съемочной площадки можно было бы дойти за каких-нибудь минут пятнадцать-двадцать. Но прямого пути в горах нет - дорога петляет и крутится по склонам. И он знал, что пройдет оставшийся путь минут за сорок пять, а то и за все пятьдесят. Он даже радовался этому - не хотелось сейчас ни света, ни шума, ни друзей, ни знакомых. Вот так лучше - идти одному по еле угадываемой дороге, слышать только стук собственного сердца да скользящие под ногами, отлетающие назад камушки.
Он прошел уже четыре поворота и спускался дорогой к очередному крутому подъему, как впереди, навстречу, сверкнули фары, прорезали темноту два широких луча и сейчас же погасли, скрылись за каким-то изломом дороги.
Потом уже совсем близко свет четко отделил силуэт скалы, и из-за поворота прямо на Ромку, ослепив фарами, вылетела, дребезжа кузовом, какая-то машина.
Он прижался к камням, пропуская ее, но машина остановилась, и фары потухли. Это оказался знакомый киношный автобус.
Шофер высунулся из кабины.
- Чего стал, садись. За тобой и еду. - И, приоткрыв дверцу, продолжал: - Важная ты, друг, птица. Влетело мне за тебя от директора. Нельзя, говорит, его одного оставлять. Немедленно, говорит, поезжай.
Автобус, спущенный с тормозов, мягко покатился вниз, потом вздрогнул, взревел мотором и на крошечной площадке стал осторожно разворачиваться. Наконец развернулся и снова лихо, снова дребезжа помчался на съемочную площадку.