Рылееву вспомнилось, как эти самые слова говорил он Бестужеву. Да кто же это? Пестель? Какой Пестель? Откуда взялся? Вошел прямо с улицы. Может быть, совсем и не Пестель, а черт знает кто?
Рылеев с усилием встал и пошел к двери.
— Куда вы?
— За лампой. Темно.
Вернулся в кабинет с лампою. При свете Пестель оказался настоящим Пестелем. Опять заговорил о чем-то. Но Рылеев уже не отвечал и почти не слушал; думал об одном: поскорей бы гость ушел. Голова кружилась; когда закрывал глаза, то мелькали белые руки по красному полю.
— Нездоровится вам? — наконец заметил Пестель.
— Да, немного, голова болит… Ничего, пройдет. Говорите, пожалуйста, я слушаю.
— Нет, зачем же? Я вас и так утомил. Лучше зайду в другой раз, если позволите. Да мы, кажется переговорили уже обо всем.
Вышли в столовую.
— Не знаете ли, Кондратий Федорович, — сказал Пестель, прощаясь, — где бы тут у вас в Петербурге шаль купить?
— Какую шаль?
— Обыкновенную, турецкую или персидскую. Для подарка.
— Не знаю. Надо жену спросить. Натали, поди сюда, — крикнул он в гостиную.
Вошла Наталья Михайловна. Рылеев представил ей Пестеля.
— Вот Павел Иванович спрашивает, где бы турецкую шаль купить.
— А вам для кого, для пожилой или молоденькой? — спросила Наталья Михайловна.
— Для сестры. Ей семнадцать лет.
— Ну, тогда не турецкую, а кашемировую, легонькую. Я намедни у Айбулатова, в Суконной линии, видела прехорошенькие блё-де-нюи,[31] со звездочками. Нынче самые модные…
Пестель спросил номер лавки и записал в книжечку.
— Только смотрите, торговаться надо. Умеете?
— Умею. В английском магазине намедни эшарп[32] тру-тру[33] купил за двадцать пять и блондовых кружев по девяти с половиной за аршин. Не дорого?
— Ну и не дешево, — засмеялась Наталья Михайловна: — мужчинам дамских вещей покупать не следует.
Промолчала и прибавила с любезностью:
— Сестрица с вами живет?
— Нет, в деревне. У меня их две. Уездные барышни. Петербургских гостинцев ждут не дождутся. Каждой надо по вкусу, — вот по лавкам и бегаю…
— Избаловали сестриц?
— Что поделаешь? Они у меня такие красавицы, умницы. Особенно старшая. Мы с нею друзья с детства. Меня вот все в полку женить хотят. А по мне, добрая сестра лучше жены…
— Ну, влюбитесь — жéнитесь.
— Да я уж влюблен.
— В кого?
— Да в нее же, в сестру.
— Ну, что вы, Бог с вами! Разве можно?..
— Еще как! — улыбнулся Пестель, и опять лицо его помолодело, похорошело.
Но Рылееву почудилось в этой улыбке что-то робкое, жалкое, как в улыбке тяжелобольного или бесконечно усталого. Понять — значит решить, сказать — значит сделать, — полно, так ли? Счет убийств по пальцам и эшарп тру-тру; чувств не имеет, а в сестрицу влюблен. Не такой же ли и он мечтатель, как все они, — только лжет искуснее? Не говорит ли больше, чем делает? «Наполеон без удачи…» — усмехнулся Рылеев и решил окончательно: «он враг; или я, или он».