– Да, но делал ли ты что-либо как отец для этого ребенка? Твоя любовь к Миэко была какой-то ущербной. Девочка постоянно жаждала настоящей отцовской любви.
Мне это совершенно ясно. Даже когда мы приезжали в родительский дом, она лезла обниматься не к бабушке, а к деду. Ты вот здесь твердишь: семья, семья… Возможно, у нас и была семья, но этим ты только опутывал меня.
От гнева у меня на мгновение отнялся язык.
– Ты эти шутки брось! Не я, а ты меня связала по рукам и ногам. Разве не ты разрушила мою семью? – заорал я. Фраза «моя семья» вылетела как-то невольно, и я сразу же пожалел о своем промахе. К счастью, Ёсиэ была слишком взвинчена и не сообразила, что я имел в виду.
– Я?! Так, значит, я разрушила? – Большие круглые глаза Ёсиэ сузились и превратились в натянутую нитку. – Ненавижу! Смертельно ненавижу тебя!
– Что-о? – заорал я и, отшвырнув стол со стульями, схватил Ёсиэ за плечи обеими руками. Ваза, стаканы лавиной рухнули со стола. Проснулась напуганная шумом Миэко.
– Не доводи меня! – Страшно разъяренный, я вцепился в Ёсиэ и стал давить ей на плечи, точно желая втиснуть ее в стул. Ёсиэ вырвалась и хотела бежать.
– Скотина!
Но мне вновь удалось схватить ее за плечи. Ощутив под руками их беззащитную хрупкость, я все же с силой бросил Ёсиэ на постель. Она упала ничком и громко зарыдала. А я сильно, словно регбист по мячу, ударил ее по ягодицам. Раз. Еще раз и еще. Изо всех сил. Ёсиэ затихла и начала всхлипывать.
– Папа! Мне страшно! – Миэко, наблюдавшая всю эту сцену, испуганно просеменила к матери.
* * *
На третий день Ёсиэ начала жаловаться на острую боль в области копчика. Оказалось, там сильная опухоль. Вздутие было какой-то странной, неправильной формы, как будто под кожу залезла лягушка, и мне не удавалось как следует его прощупать – даже при легком прикосновении Ёсиэ чуть не подпрыгивала от боли. Прикладывая пластырь с мазью, я не мог оторвать глаз от ее чуть порозовевшей кожи. Тело у нее было молодое, упругое, совсем как у юной девушки. Я подумал, что Ёсиэ с ее по-детски доверчивой душой всего только на восемь лет старше моего сына Хадзимэ, и меня захлестнула будто прорвавшая запруду волна сострадания и нежности.
– Послушай, – обратился я к ней. Она сидела с таким умиротворенным видом, словно начисто забыла о событиях трехдневной давности. – Как ты считаешь, что самое печальное в этом мире?
Ёсиэ подняла голову и повернулась ко мне. Ее лицо с ввалившимися щеками казалось еще более осунувшимся.
– Ну скажи, что.
– А как ты думаешь?
– Кто знает… – Она отвернулась. – Но что же все-таки?