Зазыба замер на момент, словно прислушиваясь к тому, что делалось в его доме. Но вокруг все было сковано мёртвым молчанием, только снег, что падал и падал с неба, производил некий шум, совсем не похожий на другие, знакомые всем шумы, возникающие на земле; шорох этот — и вправду это был мягкий и вместе с тем какой-то тревожный шорох, — когда наконец Зазыба стал его различать, почему-то напомнил ему довольно редкое явление в природе — рождение и смерть мотылька, что живёт всего одну короткую летнюю ночь. Бывало, в деревнях раньше всегда ждали её, этой ночи: тогда шалела в озёрах и реках рыба, стремилась к поверхности, словно задыхаясь, и мало кто утром возвращался домой без тяжёлого от рыбы лозового кукана.
«Кто ж это приехал?» — спохватился наконец Зазыба. Он вышел из-под повети и по старым, почти заметённым уже своим следам, пересёк двор, потом словно с неохотой или даже с суеверной осторожностью, толкнул ногой дверь в сенцы, думая, не заперты ли они изнутри. Из хаты навстречу хозяину кинулась Марфа, но не для того, чтобы предупредить о чем-то, — это Зазыба понял сразу, даром что в сенцах было темновато, — на лице у Марфы не было заметно никакой тревоги, и это обстоятельство, которое Зазыба отметил прежде всего, успокоило его, благо что и раньше, в прошлые годы, она вот так же выбегала ему навстречу.
То и дело поскальзываясь на полу, Зазыба стал аккуратно счищать с себя налипший снег — и с ног, и с ватника, Марфа метнулась помогать ему.
— На вот, голиком смахни, — подала она использованный в хозяйстве — и в бане, и в доме — берёзовый опарыш и, пока Денис Евменович шаркал им по сапогам, успела спросить: — Удалось ли зверя-то выследить?
— За озером нору нашёл. Но как ого взять, по такому снегу?
— А верно, что барсук в норе?
— Верно, — ставя голик на прежнее место, усмехнулся Зазыба, хотя, конечно, могло быть и иначе.
— Ну, раз в норе, дак уж выманить его оттуда сумеете, — сказала Марфа.
— А почему не говоришь, что у нас гость? — выпрямился Зазыба, пытливо глянув на жену.
— Дак…
Двери в хату Марфа не закрыла, когда выбегала в сенцы, и теперь слышно было, как оттуда, из дальней комнаты или как в деревне говорят, — из задней, то есть светлой половины хаты, долетали мужские голоса, среди которых выделялся Масеев; собственно, звучали два голоса, и один из них был Масеев. И хотя слов сына Денис Евменович чётко не разбирал, по тону чувствовал, что говорил Масей с кем-то знакомым, во всяком случае, с человеком, который не вызывал ни неловкости, ни стеснения.
И тем не менее для крестьянина главное — степенность. Не торопясь, Зазыба снял сырую стёганку, отдал Марфе и уж потом шагнул в переднюю половину хаты.