Тут же невольно пришло в голову, что Зигель, пожалуй, еще верит в скорую победу вермахта: уж очень спокойно он выслушивает утренние рапорты дежурных по комендатуре, хотя почти в каждом из них обязательно упоминается о нападении неизвестных злоумышленников на какой-нибудь полицейский пост, на солдат вермахта или на небольшую колонну машин, следовавшую ночью без должной охраны.
Новость о больших потерях фашистов Золотарь принес вчера; интересно, а с чем он пожаловал сегодня?
Золотарь не заставил долго гадать. Он, убедившись, что Нюська вышла из горницы, достал из кармана пиджака несколько листков бумаги и сказал, исходя радостью и усердием:
— Специально для вас, пан Шапочник, достал.
Василий Иванович глянул на листки и проворчал:
— Уже забыли, что я немецкого текста не читаю?
— Помилуй бог, разве можно допустить подобное? — обиделся Золотарь. — Для вас мы переводик данного документа изготовили. В единственном экземплярчике.
Перевод был исполнен на машинке, читался легко, но Василий Иванович, чтобы справиться с волнением и получше запомнить текст, читал медленно, вглядываясь в каждое слово этой новой инструкции гитлеровской верхушки: «…Следует воспитывать у немецких солдат чувство беспощадности… Следует поощрять солдат, своими действиями вызывающих страх перед германской расой… Никакой мягкотелости по отношению к кому бы то ни было, независимо от пола и возраста…»
Воспитывать у немецких солдат чувство беспощадности… Куда же больше быть беспощадным?! Ведь и сейчас честь и жизнь советских людей для солдат вермахта не представляют никакой ценности!
Но спросил Василий Иванович спокойно, даже вроде бы скучающе:
— У вас, пан Золотарь, этот документ породил какие-то мысли?
— Так точно, породил. А что, если и мы разработаем подобную же инструкцию? Для нижних полицейских чинов? Так сказать, поддержим и разовьем… Я уже и проектик набросал.
И вот в руке Василия Ивановича еще несколько листков, но теперь уже заполненных убористым почерком Золотаря.
— Хорошо, я ознакомлюсь… Только не кажется ли вам, пан Золотарь, что вы с огнем играете, большую политическую ошибку допустили?
— В каком смысле? — насторожился Золотарь.
— В прямом. Не слишком ли смело вы задумали приравнять в правах наших полицейских к солдатам вермахта? Быдло к чистокровным арийцам приравнять?
Теперь на лице Золотаря без малейшего усилия читались растерянность и самый вульгарный страх. Немного помолчав, он попросил:
— Позвольте, пан Шапочник, я изорву их…
— Зачем же? Я еще подумаю. Может, вы не зря трудились? — ответил Василий Иванович. И тут же сказал, будто вспомнив то, о чем давно следовало сказать: — Да, распорядись-ка мне дров завезти. Как гласит народная мудрость, готовить сани надлежит летом, а телегу — зимой. И лучше всего — долготье пусть привезут. Чтобы во дворе у меня его и пилили. — И добавил, словно стесняясь своей слабости: — Понимаешь, за годы каторги, которые пришлось советской Сибири подарить, полюбил я ширканье пилы. Оно для меня — что для другого соловьиное пение.