Эдлунда*, окутанного густым сигаретным дымом. Когда же, некоторое время спустя, я случайно услышал, как моя родительница объясняет
Коле-Пете-Жене, что компьютер трогать нельзя, и взамен предлагает какую-то из моих старых игрушек, мне захотелось выпить залпом стакан водки и в кровь разбить себе кулаками лицо.
* Й о х а н Э д л у н д – музыкант и духовный лидер одной из лучших групп шведского андеграунда “Tiamat”.
Сегодня на вопрос: “Чего ты больше всего боишься на свете?” я бы, не колеблясь, ответил: “Себя”. Я сам выбрал эту тоску, эти бессонные ночи и дни, полные постоянного напряжения, ослабить которое может разве что алкоголь. Я сам своими собственными руками разрушил то, о чем мечтал, и жалею об этом, но все же не настолько, чтобы хоть что-то изменить. Мне жутко думать, что я не могу жить иначе, что для меня нет иного пути, что*я такой, каким мне суждено быть навсегда*.
Но выхода нет, и еще долго я сижу на полу в узком проходе, соединяющем прихожую с кухней, уперев ноги в противоположную стенку, размазывая влагу по лицу. Когда же я, наконец, поднимаюсь и, швырнув на комод согретый теплом ладони глазик, беру курс на свою комнату, за окном моего дома стоит непроницаемая, кромешная тьма…
Той душной летней ночью мне, разметавшемуся на нерастеленной кровати, привиделся странный сон из тех, которые совершенно не фиксируются впоследствии сознанием, а лишь оставляют поутру ощущение какой-то смутной потери, которую невозможно сформулировать словами.
Нечто похожее, как мне кажется, испытывал герой майринковской
“Королевы Брегена”, с его видением унылого и мрачного болота. В этом сне я стремительно падал, приближаясь к какой-то белой пористой поверхности, чем-то напоминающей парафин. Не знаю, способен ли человеческий язык передать то, что я чувствовал при этом. Наверное, ближе всего к описанию подобного состояния ощущение, рождающееся, когда проводишь пальцами с только что остриженными ногтями по ворсистой обивке дивана, однако и такая аналогия является весьма и весьма приблизительной. Это было похоже на некий внутренний зуд, а самое ужасное заключалось в том, что я все никак не мог упасть окончательно. Создавалось впечатление, что парафиновая твердь все время отдалялась от меня со скоростью, приблизительно равной скорости моего падения. При этом я был абсолютно уверен в том, что расстояние до белой поверхности с каждой секундой сокращалось, однако, вопреки всем законам физики, я продолжал свой гротескный полет в волокнистой атмосфере. Тут мне в голову пришла мысль, что так может продолжаться бесконечно, и от нее я внутренне содрогнулся.