Прежде чем Шеннон успела что-то сказать, Чероки стала осторожно, даже с каким-то благоговением разворачивать пакет. В некоторых местах тонкая папиросная бумага истончилась от времени и порвалась.
Но то, что открылось взгляду Шеннон, показалось еще более тонким и нежным, чем эта бумага. Шеннон ахнула от удивления и восторга, увидев белоснежную шелковую ночную рубашку, отделанную тончайшими кружевами.
Чероки мягко улыбнулась.
— Красиво, правда? — спросила она. — Когда я увидела тебя в первый раз, я сразу подумала об этой рубашке.
— Я не могу ее взять!
— А ты ее не берешь. Я даю ее тебе.
— Но…
— Да пойми ты, она мне не подходит! — нетерпеливо перебила собеседницу Чероки. — И никогда не подходила! Я слишком крупная… И моей матери не подходила… Ее никто никогда не носил.
Все еще мучаясь сомнениями, Шеннон дотронулась до рубашки. Можно было подумать, что она дотронулась до облака — настолько нежной показалась ткань. Да и кружева, которыми была отделана рубашка, были мягкими и шелковистыми на ощупь.
— А теперь забирай, — сказала Чероки.
— Я не могу…
— Уверена, что можешь.
Чероки опять завернула рубашку в папиросную бумагу и протянула ее Шеннон.
— Положи ее в глубокий передний карман куртки Молчаливого Джона, — посоветовала Чероки.
— Но…
— Девочка, я не выпью ни капли этого чая, если ты не возьмешь подарок!
Шеннон неуверенно протянула руку и взяла пакет.
— Ну вот и хорошо, — одобрила Чероки и взялась за кружку с чаем. — Убери пакет.
Чероки подождала, пока Шеннон засунула рубашку в карман куртки, и сделала первый глоток чая.
— Я даже не знаю, чем могу отблагодарить тебя, — смущенно проговорила Шеннон.
— В этом нет необходимости. Я рада, что она будет у тебя. Ей давно надо было найти применение.
Лицо Шеннон залилось румянцем.
— Конечно, не как украшение проститутки, — засмеялась Чероки. — А как шелковый силок для мужчины… Например, для Бича. Это стоящий мужчина…
— Нет!
— Стоящий, — не отступала Чероки. — Он лишь увидит тебя в этом шелке и кружевах — и забудет о том, что куда-то должен ехать. И ты выйдешь замуж раньше, чем успеешь сказать «да»…
— Нет! — упрямо повторила Шеннон.
— Чероки вздохнула:
— Девочка, ты не должна…
— Нет! — гнула свое Шеннон, не желая больше слушать Чероки. — Теперь твоя очередь выслушать меня… Мою маму и меня приютил мой дядя. Когда мне было тринадцать лет, от воспаления легких мать умерла, а вскоре умер и дядя. И его жена стала обращаться со мной как с рабыней.
Чероки кивнула, не выказав особого удивления.
— Меня определили к портному, — продолжала рассказ Шеннон. — Я не имела права покидать мастерскую. Я там работала, питалась и спала. Когда портной напивался, а это случалось два раза в неделю, он начинал приставать ко мне. Я отбивалась ножницами, которые держала под подушкой.