В тот лондонский сезон не было новости более ошеломительной, чем эти слухи о леди Перивейл. Ими его потчевали в каждом доме. Молодые женщины говорили о событии намеками, разыгрывая наивное удивление: «Что это за история, о которой все говорят?» Они делали вид, будто совершенно не понимают, что все это значит, но «мама решила больше никогда не встречаться с леди Перивейл. Поэтому, надо полагать, произошло что-то совершенно ужасное, учитывая, с какими людьми мама видится и кого приглашает к себе каждый сезон. Наверное, произошло нечто похуже того, что, по слухам, случилось с леди Такой-то или даже с миссис Как-ее-там зовут».
Холдейн слушал подобные разговоры и чувствовал, как у него леденеет душа. И тогда он решил отдалиться от женщины, которую любил, испытывая страх и сомнения и ожидая, чем все закончится. «Если этот человек появится снова в обществе, значит, всему конец», – размышлял он.
Каждый вечер из своей квартиры на Джермин-стрит он шел на Гровенор-сквер и часами мерил шагами тротуар поблизости от ее дома, так, чтобы видеть ее окна. Он избегал домов, где шумело веселье, с опущенными занавесями и группами зевак около, полицейскими и рассыльными. Он видел освещенные окна утренней комнаты и – иногда – грациозную тень, скользившую по гардине, и знал, что она дома, и одна. Ни разу мужской силуэт не появлялся между лампой и окнами. Бывала раз или два в неделю Сьюзен Родни. Иногда он видел, как в одиннадцать вечера Сьюзен уезжает в наемном экипаже. И ни разу не было человека, которого он боялся увидеть. Ни разу этот человек не переступил ее порог.
А потом в клубе ему сказали, что Рэннока нет в Лондоне. Он вообще словно канул в воду. Говорили, что он отправился в Америку, но это было только предположение. Холдейн был на грани отчаяния. То было время убийственных сомнений, сменявшихся душераздирающими угрызениями совести. Однако все это осталось теперь позади, и жизнь превратилась в блаженную грезу о том уже скором дне, когда Грейс Перивейл будет его женой, и вечерние тени уже не разлучат их, и ночь перестанет мучить одиночеством.
Сьюзен Родни была идеальной «третьей лишней» для влюбленных, так как "у нее было много собственных интересов и занятий. Все свободное время она отдавала сочинению оперетты, чем занималась уже не первый год, с очень слабой надеждой на то, что когда-либо удастся ее поставить, может быть, в Брюсселе или во Франкфурте. О Лондоне она почти не смела мечтать.
Поглощенная композицией очередного восхитительного квинтета или хора, Сью бывала с влюбленными только тогда, когда они этого хотели, но они хотели этого очень часто, потому что ясное и веселое расположение ее духа гармонировало с их ощущением счастья. Она им обоим нравилась, и оба были уверены в искренности ее симпатии к каждому из них.