— Какой он, Витя, это нас не касается. Это вопросы высшего порядка. Да и тебе-то зачем?
И еще я сделал шажок, может, и лишний. За бровку вышел.
— Говорят, хорошая премия за узел вам светит?
Слыхали, Геннадий Иванович?
— Пошли, Виктор, засиделись. Кончился перекур.
Аида! — Встав, добавил назидательно: — Тебе тоже не посоветую одну за одной смолить. Легкие ссыхаются и чернеют.
Шура Порецкая — ангел сероглазый — терпеливо дожидалась, стерегла импортный станок. Но уже не одна. Около нее и даже как-то сверху тряс волосьями статный паренек, парил орел над случайной добычей.
— …скукочища — тьфу! Катька Воробьева чухаря привела, фокусы показывал. Сдохнешь! Пятаки глотал, а Жмот ка-ак звезданет ему между лопаток — он пятаком и подавился. Еле откачали…
— Глупо! — жеманясь, сказала Шура. — И правильно, что я не пошла. Одни глупости там у вас.
— Подрыгались под маг, — не уступал парень. — Ко мне Зинка липла. Звала к себе в гости, между прочим.
Молодые люди так увлеклись беседой, что не заметили, как мы подошли.
— Брысь отсюда, бездельник! — приказал Геннадий Иванович. — Хиляй!
— Но-но, батя! — парень занавесился волосами, отодвинулся, но не оробел. — Не возникай!
Помедлив для приличия, он с форсом, покачивая бедрами, удалился.
— Хипарь вшивый! — сказал ему в спину Иванов. — Говорить-то по-русски не умеет.
Шура вступилась за знакомого:
— Почему не умеет. Манера просто такая, Геннадий Иванович. У вас свои слова, у молодежи свои. На слова ведь тоже мода есть, как на одежду.
Иванов с сомнением, но беззлобно покачал головой:
— Мода у него одна — груши околачивать.
— Ой! — сказала Шура. — Это уж совсем ни при чем.
— Как же ни при чем? По словам да по прическе если судить, ладно, можно и ошибиться. Согласен.
А по работе не ошибешься. Как человек работает, такой он и есть. Ты уж, Шурочка, не сомневайся. У твоего гаврика и руки кривые, и ум корявый, и душонка скользкая. Он у меня три месяца в учениках ходил, я знаю, что говорю.
— Он никакой не мой! — сказала Шура, слегка порозовев, что придало ей сходство с распускающимся бутоном.
— Спасибо за разговор, Геннадий Иванович, — сказал я. — До свидания. Может, еще придется встретиться.
Мне не хотелось, чтобы он остался обо мне совсем уж дурного мнения. Но и хорошего я оставить не мог.
Я мог только лезть в душу и знать, что, чем быстрее разойдутся слухи о моей пронырливости, тем лучше.
Иванов, протягивая на прощание руку, смотрел на меня с подкупающе-небрежной казацкой прямотой. Он смотрел на меня точно так, как боевой запорожец, вероятно, вглядывался в одуревшего от подозрительности турка.