Несчастье поджидало и мою другую сестру, но я не восприняла его так остро, поскольку Мария Амалия была на девять лет старше меня. Мы с Каролиной давно знали, что она любит молодого человека при дворе — принца Цвайбрюккена и надеется выйти за него замуж. Это было легкомысленно с ее стороны, поскольку она должна была знать, что ради блага Австрии мы должны выходить замуж за глав государств. Но у Марии Амалии была такая же склонность, как у меня, — верить в то, чего хочется, поэтому она к верила, что ей разрешат выйти замуж за принца Цвайбрюккена.
Опасения Каролины подтвердились. Она оказалась очень несчастна в Неаполе. В письме домой она сообщала, что муж безобразный, но поскольку она не забыла напутствия матушки, то бодрится, и добавляла, что постепенно привыкает к нему. В письме к графине Лерхенфельд, которая помогала — Эдзи воспитывать нас, она писала:
«Когда испытываешь страдания, они становятся еще больше, если приходится притворяться счастливой. Как я жалею Антуанетту, которой придется встретиться с этим. Я бы лучше умерла, чем сносить это. Если бы не мои религиозные убеждения, я бы покончила с собой, чем жить так, как я прожила эти восемь дней. Это был ад, и я желала умереть. Когда моя маленькая сестренка столкнется с этим, я буду оплакивать ее».
Графиня не хотела показывать мне письмо, но я просила и умоляла, и она уступила, как всегда, и я пожалела, что прочла его. Действительно ли все так плохо? Изабелла, жена моего брата, тоже говорила о самоубийстве. Мне, так любившей жизнь, было трудно понять это.
Я размышляла над письмом Каролины какое-то время, а потом оно стерлось в моей памяти, возможно потому, что теперь матушка стала уделять мне все больше внимания.
Она устроила проверку моих успехов и пришла в ужас, убедившись, как мало я знаю. Писала я неровно и с большим трудом. Что касается разговорного французского, то я была беспомощна, хотя могла болтать по-итальянски, а писать грамматически правильно даже по-немецки не умела.
Матушка не ругала меня. Она просто расстроилась. Обняв меня, она объяснила мне великую честь, которая может быть мне оказана. Было бы замечательно, если бы план, над которым принц фон Кауниц работал здесь, в Вене, а герцог де Шуазель — во Франции, осуществился. В первый раз я услышала фамилию герцога Шуазеля и спросила у матушки, кто он такой. Она рассказала мне, что это блестящий государственный деятель, советник короля Франции, но, важнее всего, он друг Австрии. От него многое зависело, и мы не должны совершать ничего, что могло бы его рассердить. Что бы он сказал, узнав, что я такая невежда, она не могла себе представить. Весь план, вероятно, провалился бы.