Жюльен без слов согласился вывезти прислугу из города.
– Я сам собирался переговорить с вами, как только закончу свои дела, – сказал он. – У меня есть экипаж и повозка для слуг. Я тоже вывожу всех своих. Так что поедем вместе. Мне надо завершить кое-какие дела тут, а потом займусь сборами. Я заеду за вами и слугами. В семь часов вас устроит? Слава Богу, день долог, мы успеем выехать на Ривер-роуд до наступления темноты. Поедем на плантацию моего кузена, в Сен-Френсисвиль. Возьмите с собой на всякий случай постельные принадлежности и всю еду, которая найдется в доме. Неизвестно, сколько у них беженцев, это может оказаться нелишним.
Поблагодарив его, Мэри ушла. Двое рабочих закрывали ставнями окна банка. Какое-то время – Мэри дошла почти до угла – стук молотков заглушал звон колоколов.
В отличие от слуг, Мэри уезжать не собиралась. В конце концов, она не меньше Жака чувствовала себя ответственной за дом. Но Жюльен считал ее отъезд делом само собой разумеющимся, и она засомневалась. Если уж и он закрывает банк и покидает свой дом, значит, дела обстоят и впрямь плохо. И может быть, наступил тот самый момент, когда следует прислушаться к мнению человека, который старше ее и опытней. Мэри вздохнула.
И испугалась собственного вздоха. Потому что вокруг стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь звоном колоколов. Она замедлила шаг и оглянулась. Пусто. Куда ни посмотри, ни единого признака жизни, даже кошки и собаки исчезли куда-то.
Мэри вздрогнула. Такое ощущение, будто весь Новый Орлеан уехал. Или умер.
Она стояла на Бурбон-стрит. По бокам расположились роскошные особняки, а посередине – грязное месиво.
Мэри словно в первый раз увидела эту улицу. Сейчас она была на ней совсем одна, никуда не торопилась, и обычная городская сутолока не отвлекала ее. Красота города поразила ее. Даже грязь вокруг – и та была красива. Таящие опасность канавы и колдобины извивались и блестели, словно оброненный кем-то отрез черного сатина.
Солнце, отражаясь в лужах, придавало очертаниям фасадов неправдоподобную чистоту линий. Бледные, косые солнечные лучи упирались в канавки, где старые, хрупкие красные кирпичи были соединены раствором. Кирпичи чуть заметно отсвечивали розовым. Штукатурка фасадов казалась мягкой, цвета – голубой, охряной, серый – были приглушены. Мэри никогда не замечала этого, не приглядывалась, но теперь, когда была одна и ничто не отвлекало ее внимания, она с наслаждением и удивлением обнаружила, что, оказывается, двери домов были совершенно не похожи друг на друга, а окна отличались и по форме, и по расположению.