Веснушки снова заняли свое место на мертвенно побледневшем лице. В глазах у комиссара потемнело, и он, как стоял, слегка опершись на стол, — так и упал на него всем телом. Когда ему подали воды, он уже пришел в себя. У него был готов ответ:
— Назначения не принимаю. Дайте мне поезд, полк, батальон, батарею… Пошлите политбойцом!
— Не об том идет речь, дорогой товарищ, не об том разговор — полк или бригада. Там легко быть комиссаром. Но ты сам, друг, писал, что понимаешь в искусстве.
— Я?!
— Ну, конечно, ты. — И старик показал Кудряшову двадцать девятый пункт анкеты,
«Вопрос. Какую политпросветительную работу вели до сих пор?
Ответ. Состоял одним из руководителей драмкружка, хорового пения и кружка самодеятельности».
Кудряшов бессильно махнул рукой.
— Когда это было?! Еще при Керенском, в Гелсинге. Стояли мы там, и мыши у нас бока выедали от скуки. Ведь на судне каждый матрос был большевиком, каждый офицер — белогвардейцем, а боцманы — сволочи, каких на свете мало. Вот мы избаловались. Вчера меня черт дернул, я и написал, просто для смеху.
— А нам как раз до зарезу нужны люди, понимающие в искусстве. Назначение официальное — это решение сверху.
— Я к Фрунзе пойду. Комиссар театра? С ума сойти! И, схватив со стола пачку своих бумаг, Кудряшов ринулся в коридор разыскивать кабинет командующего.
Коридор был широкий, и на давно не беленной стене играло сентябрьское солнце. Кудряшов чувствовал, что весь дрожит. Он присел на широкий подоконник, развернул бумаги, хотел перечитать, но руки у него ходили ходуном. Его, матросского комиссара, к каким-то комедиантам!..
Он вошел в полуоткрытую дверь и оказался в пустой приемной. Напротив двери — большой письменный стол, ни души. Через приемную ковер-дорожка вела к двери кабинета. Кудряшов осторожно толкнул дверь. Стены громадной комнаты были сплошь завешаны картами. Из-за письменного стола на него глянули двое. В одном он сразу узнал Фрунзе и четко, по-матросски представился.
Комфронта вопросительно посмотрел на него.
— Товарищ командующий… Меня обидели. Меня, комиссара бронепоезда, командира матросского отряда, высмеивают!
Фрунзе встал и подошел к Кудряшову. Его взгляд задержался на красном ордене, ввинченном в ткань бушлата.
— Давно в партии?
— Да как бы сказать — с четырнадцатого года.
— С четырнадцатого?.. Что же случилось?
— Меня, испытанного бойца, назначают комиссаром к каким-то актерам. Разве это допустимо?
Фрунзе неожиданно рассмеялся.
— Друг мой, какая же это обида? Чем вы возмущаетесь?
— Видите ли, если бы я был в полной силе… но я только что оправился от тифа.