— А тебя как звать?
— Меня?.. Сима, Серафим Дудов.
— Где комендант?
— Они на репетиции, наверху, там, на этаже. — Парень показал на широкое окно второго этажа. — Там и Михаил Михалыч — он художник, картинки мажет.
— Какие картинки?
— Из которых театр строят.
— Я вижу, ты много знаешь.
— Это еще ничего; когда нужно, я и сыграть могу! В конце спектакля, когда красноармейцы штурмуют беляков, так мы все, повозники, так атакуем, что и стреляем по-настоящему.
— И оружие у тебя есть?
— У нас… оружие?.. А вы кто будете? — спросил вдруг Дудов изменившимся тоном, не спуская глаз с красного ордена.
— Я комиссар вашей труппы.
— От как хорошо! А то бедняга Борис Давыдович совсем замотался. Через три дня уже нам на фронт ехать, а еще много не сделано.
Зазвенел женский смех, и в дверях дома показалась молодая женщина. Таких Кудряшов именовал «барыньками». Очень она была стройная и пестрая.
— Гм-гм, — пробурчал комиссар.
Следом за женщиной появился высокий штатский с бритым лицом. Он взял ее под руку, и они стали спускаться со ступенек крыльца.
— Все-таки скучновато, — зевнула женщина, кокетливо прикрывая рот рукой. — Это открытая, сырая агитация. Почему вы серьезно не поговорите с Левензоном? Надо бы попробовать что-нибудь из классического репертуара.
— Лидочка, деточка, не умничайте. Это совершенно бесполезно. Тут вам не студия, а Красная Армия. Вы думаете, у меня не болит голова от постоянных выстрелов? Но если человек взялся за гуж…
Кудряшов напряженно прислушивался. Он чувствовал, что ему трудно придется в этой непривычной обстановке, и решил быть осторожным, как кошка.
«Впрочем, какая я, к черту, кошка! Целый медведь».
Он задумчиво поднимался по лестнице. У него было впечатление, что он попал на чужбину. Словно это не Харьков, а Мадрид. Точно, Мадрид. Он никогда не был в столице Испании, но его товарищ матрос столько рассказывал про этот удивительный город, где так много веселья, маскарады и легкая жизнь, что, когда Кудряшову приходилось встречаться с чем-нибудь беспорядочным, пестрым, он называл это словом «Мадрид».
На лестничной площадке у окна стояла группа людей. Они курили.
— Во всяком случае, это не чистое искусство. По совести говоря, о чистом искусстве здесь не может быть и речи, — тянул чей-то глубокий бас.
— Ну конечно, больше разговоров о красноармейском пайке. Хи-хи-хи! — засмеялась женщина.
— Вам кого?
Кудряшов обернулся. Перед ним стоял молодой человек с бледным лицом в френче табачного цвета (покроя времен Керенского).
— Товарища коменданта.
— Левензоиа?
— Да, да, товарища Левензона.