Словно я вернулся в Дрезден.
Но почему я воображал, что писать книгу — это просто набросать статью, только в другом масштабе? И вот я, автор тысяч газетных статей, только Богу известно какого числа рецензий, телевизионных выступлений, выступлений перед камерой и так далее, — так способен ли я написать даже осмысленную первую фразу? Способен ли, черт дери? У меня милейшая редакторша, со слегка материнскими замашками, которая приглашает меня перекусить вместе. «Ну, конечно, вы на это способны, — говорит она. — Возьмите выходной, поезжайте в Чилтерн прогуляться; Уже цветут колокольчики, и вы убедитесь, что скоро ваши идеи организуются». Вчера я последовал ее совету. Лило как из ведра. Я потерял автомобильные ключи и расшиб лоб о притолоку, входя в «трактир под старину», чтобы перекусить.
Хозяин добавил к этому дню последнюю соломинку. «А я вас знаю! — заявил он. — Вы же… погодите секундочку, я лица запоминаю навсегда. Ага! Вы Дэвид Димблдон».
Я всегда полагал, что блок в сознании писателя возникает где-то на полпути, на странице 150, а не в самом начале. Я бесконечно созерцаю панораму за твоим окном и пересчитываю деревья. Я даже отправляюсь в ванну и открываю кран в рассуждении, что раз звук текущей воды может способствовать отправлению малой нужды, то он может помочь и пробуждению творческой мысли. Ну да ладно! Завтра. Завтра. Завтра все сдвинется с места. «Первый подземный рокот революции в Восточной Европе можно уловить и в безобиднейшем сообщении „Правды“, что Михаил Горбачев…» Неплохо, а? Беда, что я сочинил это минуту назад. А что, если я уже все это сочинил?
Может быть, я тайный Ле Карре.
Джейнис отказалась пойти в театр, и я пригласил старинную приятельницу, прежде очень привлекательную. Теперь она какая-то шишка в «Саутби», и у меня возникло ощущение, что ее исходная цена понизилась. Да, не спорю, типичное замечание сексуального шовиниста, но есть нечто неприятное в том, что женщина — эксперт в разных японских штучках-дрючках. Вечер был не из удачных.
Еще мне пришлось позвонить Джейнис о том, что я хотел бы заехать кое за какими подшивками и папками с документами, которые могут мне понадобиться. После твоих высказываний я чутко улавливал признаки таяния снегов. То, что я уловил по телефону, было не столько «холодной войной», сколько «холодным перемирием». Она только что вернулась из поездки на натуру, сказала она (все расходы оплачены!), чтобы сделать наброски для панно, которые пишет для парочки гнуснобогатых американцев, и, да, я могу заехать, но предпочтительно, когда стемнеет. Иначе говоря, Г. Блейкмор не смеет носа показывать в Речном Подворье при дневном свете. Что же, это уменьшает шансы столкнуться с Амандой.