Пятый месяц… я проел свой костюм, шляпу, бритву, воскресные ботинки. По ночам меня знобит. Кипа газет за рубахой не греет. Столяр харкает кровью…
– Пропал, – говорит он мне. – Скоро финиш… – и кашляет так, что, кажется, вот-вот задохнется. Он не берет у меня те крохи, которые я с ним делю. У него мученическое лицо и такие добрые, хорошие, честные глаза! Труп с живыми глазами. В последнее время часто находят трупы на улицах и в парках. Невесел и маляр, с которым я встречаюсь на бирже.
– Галло! Хозяин! – иронически приветствую я его. Он что-то бормочет, вероятно, ругается. Безработные волнуются. Газеты требуют применения закона о «подозрительных», высылки безработных за пределы города. Кричат об убийстве миллионера, о бурной демонстрации. Демонстрация действительно получилась бурная. Бесчисленная толпа запрудила центральные улицы, площади, скверы. Безработные отчаянно шумели, требуя работы и помощи. Ораторы надрывались. Полисмены угрожали. От этого крика даже лошади конной полиции становились на дыбы. Полиция пустила в ход дубинки. Но толпа не отступала и кружилась на месте, словно водоворот. Еще миг, и загремели бы выстрелы. Но примчались пожарные команды. Шланги, выбрасывая могучие струи воды, смыли толпу. На асфальте улиц остались только те, кто был не в силах подняться. С трудом выволок я из толпы своего друга-столяра. От удара струи в спину он едва не задохнулся.
Толпы безработных на бирже тают. Но работы все нет.
Я устал ждать, у меня больше нет сил. Но я буду терпеть еще месяц! Последний месяц! А потом… Пропадай мои пять долларов! Нелепо носить при себе такой капитал и подбирать на рынке остатки овощей и фруктов. Но и на рынке я не один. Мексиканские и негритянские ребята такие же безработные, как и я. Стайками, щебеча, как воробьи, порхают дети по рынку. Они проворнее нас, взрослых. Часто я ухожу с рынка, не проглотив даже листа салата. И снова брожу по улицам, мысленно пожирая все, что расставлено на витринах. Глотая слюну и быстро-быстро двигая челюстями, воображаю, что ем. Теперь даже и в воображении я начинаю экономить. Мне кажется недопустимой роскошью даже мысленно есть дорогие яства. Я разрешаю своему воображению пожевать заплесневелую котлетку или кашу десятицентового обеда. В конце концов эта пустая жвачка доводит меня до исступления. Кажется, будто хищный зверек гложет твое нутро, ледяные пальцы мнут внутренности. Раскаленная игла щупает сердце. Перед глазами то черные, то огненные, то зеленые круги. Тошнит. Кружится голова. Свернувшись в клубок, сжимаю руками живот и вою…