Оборвыш неожиданно хихикнул.
— Из тебя, Пузырь, получился бы приличный сочинитель.
— Почему?
— Когда ты сыт, в твою голову являются самые невероятные глупости.
Пузырь угрожающе надвинулся, навис над пнём, загородил своей тушей окружающий мир, желая объяснить этому тощему умнику всю необдуманность его шуточек, но тот вовремя добавил:
— Кстати, ты прав, как ни странно. Перед смертью отец мне действительно сказал кое-что важное.
Неумолимое движение приостановилось.
— Что?! — выдохнул бывший друг, вспотев от возбуждения.
— Да ну, тебя это не заинтересует. Чисто отцовское напутствие, специально для меня.
Пузырь судорожно икнул: его горло терзали вопросительные знаки. Затем хотел ещё что-то спросить, но передумал. Неутолённое любопытство — горькая штука, Пузырь ее глотал долго, мучительно, а проглотив, скривился от обиды:
— Раньше ты не был таким скрытным.
— Раньше и ты не был «хозяином дороги», — равнодушно возразил Оборвыш.
Пузырь замолчал. Он постоял некоторое время около пня, размышляя, о чём ещё можно поговорить, не зная, как ущипнуть земляка побольнее, и в конце концов не нашёл ничего лучше, чем обратиться к главной теме детских насмешек:
— Бреднями-то своими ещё балуешься? Или бросил, наконец?
— Не бросил.
Пузырь оживился.
— Ты бездельник, — радостно заговорил он. — Ты родился бездельником, всю жизнь не делаешь ничего путного и умрёшь от безделья.
Оборвыш не ответил. Он зачем-то задрал голову и, прищурившись, посмотрел наверх.
— Сколько я помню, вечно ты сидел где попало, зыркал по сторонам дикими глазами и губами шевелил. Будто больной. Небылицы, видите ли выдумывал! А на всех кругом плевал. Просто смешно — ни одного пня пропустить не мог, чтобы не взгромоздиться на него и не прикинуться мыслителем! Почти, как сейчас… На самом деле, Оборвыш, ты дурачок, потому что главного до сих пор не понял. Чтобы хорошо жить, нужно хорошо кушать, а хорошую еду на пнях не высидишь. Потому ты и тощий такой. От глупости и безделья.
Пузырь засунул руку себе под рубаху и громко почесал живот. У него был внушительный живот, горделиво покоящийся на мощной колоннаде ног, плотный, тяжёлый, требующий кропотливого ухода и любящий знаки внимания от хозяйских рук. Оборвыш окинул рассеянным взглядом нависшую над ним откормленную плоть, отвернулся и вновь посмотрел наверх. Туда, где сквозь узенькие лазейки в броне листвы просачивались струйки ослепительного света. Туда, где плясали отблески жутких, к счастью, невидимых отсюда вспышек. Полуденное солнце буйствовало вовсю. Однако властвовать над миром ему осталось всего несколько мгновений. Оно утихнет, раствориться в небе, как это бывало каждый день — вчера, позавчера, год назад, вечность назад.