Идея тайника на вышке захватила его, и первая волна азарта воплотилась в сдержанно медленный проход по комнате — задумчивый взгляд в пол, руки в карманах… Так. Стоп. Поворот кругом. Та-ак… С начальником пожарной команды?.. Нет. Он дурак. Тогда… тогда Свиридов… Ага… Только разговор с ним надо будет построить вот как…
И тут необъяснимо неожиданно и поразительно ярко Зимин вспомнил рядового Раскатова, и это воспоминание вмиг отшвырнуло и Свиридова, и тайник, и все проблемы с марафетом: капитан замер, как стоял — руки в брюках, приподнявшись на носки. Постоял так несколько секунд и опустился на всю ступню.
Он совершенно отчётливо увидел разговор в караульном помещении. «Караульный бодрствующей смены рядовой Раскатов…» Да. Высокий, чуть пониже Зимина, парень сухощавого, но крепкого сложения, широкие плечи… Тёмно-русые прямые волосы, лицо слегка скуластое, губы плотно сжаты, взгляд непонятный… непонятный потому, что глаза глубоко посажены, а брови густые, почти сросшиеся на переносице, тёмные… ага… Разговор пустяковый: обязанности часового, табель постам… всё это, конечно, малый знал наизусть, от зубов отскакивало, но какое-то… какое-то всё же впечатление было такое, что держался он не то чтобы сухо… но как-то отстранение… или, лучше сказать, насторожённо, с какой-то внутренней защитой, не желая подпускать собеседника поближе.
Да. Это было именно так. Зимин уверен был, что не ошибся: он считал себя знатоком душ человеческих и полагал, что понимает и запоминает оттенки чужих настроений. И он всегда стремился дать объяснение всяческим психологическим эффектам, считая это своей прямой профессиональной обязанностью, и бывал очень доволен, когда находил такое объяснение быстро и изящно. Вот и сейчас, держа перед умственным взором замкнутое лицо Раскатова, вторым строем мысли он тут же набросал схему озарения: пытался вспомнить этого бойца, но безуспешно… и всё ушло в подсознание, которое работало, работало, и вот сработало — и вбросило находку в сознание.
Так-так… А личико-то, действительно, у парня было того… явно он не хотел контакта, явно отгораживался. Причина-то, конечно, может быть любой, любой может быть, но факт — вот он, налицо… на лице, точнее говоря. Ну, а причину выясним. Не сразу, возможно, но выясним… Вот сейчас мы и начнём её выяснять, часика через полтора и приступим. Зимин прикурил. Ближайшее будущее стало чётким. Он любил такую перспективную определённость с ожидаемым плюсовым результатом.
В половине двенадцатого он начал сборы. Поменял подшиву на воротнике кителя, вымыл с мылом лицо, шею и руки, щёточкой почистил ногти, прополоскал рот освежителем… К полуночи был в полном образе: сапоги сияют, стрелками на галифе хоть хлеб режь, торс в портупейном охвате, как в корсете, волосы аккуратно причёсаны, во взоре сдержанное превосходство. Завершающий огляд — всё было бы в ажуре, если б не этот сволочной прыщик на подбородке… Вот ведь пакость! Зимин поморщился. Взявши тюбик крема, осторожно, нежными касаниями пальцев он замазал, насколько возможно, противную саднящую надутость, отступил на шаг от зеркала, придирчиво всматриваясь… н-ну, почти незаметно… Не вполне, конечно, но больше ничего не сделаешь. Всё, что можно, сделано.