Хельга посмотрела на его доброе опечаленное лицо и закрыла глаза.
– Но вы должны думать, мадам, что для него смерть была счастливым избавлением. Он так страдал и так стойко переносил боль.
Она заплакала, и Хинкль вышел из спальни. Он остановил в дверях медсестру Терли.
– Мадам нужно побыть одной, медсестра, – сказал он шепотом. – Она была такой доброй, такой достойной и верной женой! Для нее это очень горестная утрата.
Хельга, слышавшая слова Хинкля, содрогнулась.
Такая добрая, такая достойная и верная!
Она вновь увидела искаженное лицо Германа, его непослушные губы, пытающиеся произнести: шлюха!
Зарывшись лицом в подушку, она безудержно разрыдалась.
Следующие четыре часа были худшими в жизни Хельги. Терзаемая угрызениями совести, раскаянием и отвращением к себе, она испытала приступ голой и неприкрытой правды.
«Итак, Герман умер, – думала она. – Ты желала ему смерти, ты непрестанно призывала ее к нему, потому что хотела завладеть его деньгами. Ты не думала ни о чем, кроме них. Теперь он наконец мертв, но умер, ненавидя тебя. После нескольких лет совместной жизни, в течение которых он уважал тебя, гордился тобой, доверял тебе, он в конце концов пришел к ненависти». Хинкль сказал: по-видимому, он на несколько минут очнулся, вышел из комы, потом у него отказало сердце. Могла иголка убить Германа? Если это так, значит, она стояла рядом, ничего не предпринимая, когда Джексон убивал ее мужа! Почему она не выхватила иглу? Не потому ли, что тайно мечтала о смерти Германа и, хотя не верила в «Вуду», все же надеялась, что он умрет.
«Выбрось из головы все глупые суеверные мысли, – приказала она себе. – Ты знаешь, игла никого не могла убить. Смерть Германа – простое совпадение. Другого объяснения нет».
Хельга снова стала размышлять о ненависти мужа, о письме, которое она решила уничтожить несколько дней назад в случае смерти Германа. Перестав доверять ей, тот написал письмо, лишающее ее привилегированного положения, поскольку она никогда не согласится принять предложенных в нем условий.
«…Поскольку я убедился, что ты недостойна носить мое имя, я лишаю тебя доверия…»
«Правда, – подумала она, – я нарушила твое доверие, но ты никогда не принимал в расчет мои чувства. Тебе была нужна только миловидная секретарша-служанка. Изменяя тебе, твоими деньгами я всегда распоряжалась честно. Почему ты не мог проявить чуточку доброты и капельку снисхождения к моим интрижкам и закрыть на них глаза?»
Хельга сидела как бы в прострации, глядя в окно, пока наконец не приняла решения. «Ты можешь быть бездушной эгоистичной сукой, но не мошенницей», – сказала она себе. Она не уничтожит письмо, а отдаст его Винборну, когда тот приедет. Уничтожить последнее пожелание умершего было бы бесчестным поступком. Хельга подошла к столу, и этот момент в дверь постучали.