На крыльце стоял староста. Он пришел за обычными распоряжениями по хозяйству.
– Веревку! – крикнул ему Алексей Сергеевич. – Быстрей!
Староста растерялся. Какую веревку? Зачем она нужна? Но попробуй спроси барина, когда он в таком гневе.
На глазах удивленного старосты Алексей Сергеевич привязал жену к стволу старой липы. Елена Андреевна не произнесла ни слова. Она знала, что и упрашивать, и кричать о помощи бесполезно. Никто не посмеет пойти наперекор…
Началась гроза. Алексей Сергеевич, должно быть, забыл о жене. Он пьяно выкрикивал какие-то угрозы, хрипло пел солдатскую песню:
Бонапарту не до пляски,
Растерял свои подвязки,
Хоть кричи пардон!
И кто знает, сколько бы времени простояла у дерева, зловеще озаряемая вспышками молний, измученная, насквозь промокшая мать, если бы не Коля…
– Так-то вот, Николенька, – закончила свой рассказ няня, в десятый раз принимаясь вытирать фартуком слезы.
Она куда-то ушла, но вскоре появилась опять:
– В Аббакумцеве пожар начался, – тревожно сказала няня, – наши мужики на помощь туда побежали. А еще, сказывают, пастушонка громом убило.
– Какого пастушонка? – испуганно спросил Коля.
– Да того, сказывают, который маленький. Алешкой кличут.
Что-то дрогнуло в Колином сердце. Не может быть! Всего какой-нибудь час назад Алеша играл вместе с ними, весело смеялся, хлопал кнутом.
– На телеге его привезли, – добавила няня, – у Лукерьи на завалинке положили.
Не спрашивая разрешения, Коля со всех ног бросился в деревню.
У избы тетки Лукерьи толпился народ. Мужики стояли без шапок. Женщины громко голосили. А Лукерья, повязанная черным платком, нараспев причитала:
Ты, родимо мое дитятко,
Уж ты, чадо мое милое,
На кого же ты, соколик мой,
Да спокинул меня, бедную?
Потом она упала на колени и, гладя мертвого мальчугана по лицу, запричитала еще горестнее:
Ты, родимо мое дитятко,
Повставай на резвы ноженьки…
Видно, крепко жалеет тетка Лукерья Алешу, думал Коля, слушая ее тоскливые причитания. Даром, что он ей не родной. Только почему она раньше все жаловалась: «Навалили обузу на мою шею. Пои, корми его, постреленка!»
Ребятишки пугливо жались около взрослых. А Кузяха забрался на изгородь и, держась рукой за ветлу, глядел через толпу куда-то вниз.
– Лезь сюда! – заметив барича, негромко пригласил он.
Но Коля начал протискиваться вперед.
– Пустите баринова сыночка. Аль не видите? – простуженно засипел нищий старик Ваня Младенец с сучковатым посохом в трясущейся руке. – Пускай поглядит на новопреставленного раба божия…
Алеша лежал на свежей, со следами дождя соломе. Открытые глаза его удивленно смотрели на небо. Лушкин венок так и остался у него на шее. Крохотное лицо мальчика посинело, а скрещенные на груди ручонки черны, как уголь.