— Дочка, — услышала она голос отца, — там еще есть… шерстяное одеяло… Возьми его с собой… в горах холодно…
Девушка бросилась к отцу:
— О господи… папа!
Она упала на колени и прижалась мокрым от слез лицом к груди отца. Дыхание старика становилось все слабее. Нган видела, как с последним вздохом Ты Няна поднялись разметавшиеся по груди старика темные пряди девичьих волос. Поднялись и больше не опустились.
* * *
Хань осталась в санатории еще на два дня, чтобы похоронить отца. Ты Няна хоронили все отдыхающие. На третий день рано утром решила уехать.
— Почему бы тебе не остаться еще на день? — спросила ее Нган. — Отдохнешь перед дорогой.
— Нет, не могу. Послезавтра я должна быть на месте.
…Хань поднялась, когда было еще совсем темно.
— Куда ты так рано? — спросила ее Нган. — Еще только три часа.
— Хочу пойти на могилу отца.
Нган помогла девушке собраться. Потом они вместе пошли на кладбище. Хань молча просидела у могилы остаток ночи. Когда она подняла голову, в ее блестящих глазах заиграл первый луч солнца.
— По какому адресу тебе писать? — спросила Нган.
— Я напишу сама, как только доберусь до места.
Девушка закинула косы за спину, повернулась и пошла. Над морем поднялось солнце, осветив тысячами лучей свежий могильный холмик и девичью фигурку на дороге, ведущей в горы.
Это было к исходу года Дракона,[10] примерно на двадцать третий день двенадцатого лунного месяца, за неделю до новогоднего праздника Тет. Редактор нашей газеты товарищ Динь сказал мне:
— Послушай, ты не хотел бы съездить в Сео-Дыок? Ведь тамошние жители своими силами уничтожили «стратегическую деревню». Можно будет написать очерк о том, как наши соотечественники, недавно вырвавшиеся из когтей врага, отпразднуют Новый год. Заодно уладишь ту старую историю с лодкой.
— Ну что ж, охотно поеду, — ответил я.
И на другой день стал собираться в путь. Сердце мое пело от радости.
По привычке газетчика я заранее рисовал себе свой приезд в Сео-Дыок. Увижу своих давних друзей, тех, кто, невзирая ни на какие трудности, продолжает борьбу с врагом. Одна за другой вставали передо мной волнующие картины: вот жители освобожденного села бросаются целовать стволы деревьев, с корнем выкорчеванных врагами из земли; кругом ни одного дома, повсюду валяются обрывки колючей проволоки. С реки доносится плеск воды, ритмичные удары весел…
Конечно, думал я, в своем очерке об освобождении Сео-Дыока я обязательно все это опишу.
А между тем, дорогие читатели, есть одно дело, о котором я еще ничего вам не рассказал. Оно касается той истории с лодкой, которую Динь велел мне уладить. Как вы думаете, отчего Динь так на этом настаивал?