— Ты можешь только приостановить его, — сказала она, и в ее голосе послышалась усталость. — Ты… — она рылась в памяти, подыскивая нужные слова, — …ты можешь только задержать его.
— Я имею в виду то, что я сказал! Есть люди, к которым он прислушивается, люди, которых он ценит — не за их ценность как производителей или как слуг. Это люди, которые могут дать ему… хоть немного простого дружеского общения, в котором он так нуждается. Они входят в число тех нескольких людей во всем мире, которых он все еще любит, или о которых по крайней мере заботится. Хотя я и не думаю, что его чувства похожи на то, что чувствуют обычные люди, когда мы любим, ненавидим или завидуем. Я боюсь, что наступит время, когда он вообще перестанет что-либо чувствовать. Если это произойдет… то не будет предела тем несчастьям, которые он может принести. Я успокаиваю себя только тем, что я не доживу до того момента, чтобы увидеть это своими глазами. А ты можешь дожить — дожить, чтобы увидеть, или дожить, чтобы предотвратить это. Ты можешь оставаться рядом с ним, поддерживая в нем остатки человечности, которые все еще проступают в нем сейчас. Я буду стареть, и я умру, как все остальные, но ты не должна умереть, во всяком случае у тебя нет такой необходимости. Ты — настоящее сокровище для него. И я не думаю, что он на самом деле это понимает.
— Он знает.
— Он знает, разумеется, но он … к сожалению, не чувствует этого. Это все еще не стало для него реальностью. Разве ты не видишь? Он прожил больше тридцати семи веков. Когда Христос, являющийся Сыном Божьим для белого большинства в этой колонии, появился на свет, Доро был уже невероятно старый. Все, что окружало его, было для него временным: жены, дети, друзья, даже племена и нации, боги и дьяволы. Все умирали, кроме него. И может быть, кроме тебя, Солнечная женщина, может быть. Так дай ему, если ты не сможешь его переделать, дай ему почувствовать это. Докажи ему это, даже если некоторое время тебе придется делать не совсем приятные для тебя вещи. Доберись до него! Заставь его увидеть, что теперь он не один остается на свете!
В комнате повисла давящая тишина. Только сдвинулось полено в камине, вспыхнуло и затрещало, когда огонь разгорелся с новой силой. Энинву прикрыла лицо ладонями и медленно покачивала головой.
— Хотелось бы, чтобы ты оказался лжецом, — прошептала она. — Я испугана, раздражена, чувствую полную безнадежность, а ты все равно возлагаешь на меня эту ответственность.
Исаак промолчал.
— Так что же здесь тогда запрещено, Исаак? Что здесь является самым страшным преступлением?