Любопытно, однако в каком-то смысле Томасу это было известно. Но говорить об этом он не собирался.
— Но вы же стоите прямо перед нами, мистер Гайдж, у себя дома.
— Разве? Сомневаюсь... — Он задумчиво, исподлобья, взглянул в зеркало. — Да вы хоть понимаете, что это такое? Думаете, я вижу вас, знаю вас и проблема в том, что всякий раз, как я отворачиваюсь, я забываю, кто вы такие? Нет, это не так. Совсем не так. Когда я гляжу на вас — так же пристально, как я гляжу на вас сейчас, — я через секунду уже не узнаю ваши лица. И дело не в том, что ваше лицо каждую минуту меняется, становится чем-то, что я никогда не видел прежде. Просто незнакомое лицо. Непостижимое...
Гайдж оторвал взгляд от зеркала и повернулся к Томасу.
— Когда я смотрю в зеркало, мистер Байбл, меня здесь нет. Но хуже то, что вас тоже нет. Вы для меня не существуете. Только голос. Голос из тьмы.
Некоторое время Томас молча смотрел на него. А потом, запинаясь, сказал:
— Это последствия мозговой травмы. Вы должны по...
— Мозговой травмы? — переспросил бородач. — Мозговой травмы? Вы называете это так?
Он покачал головой и, широкими шагами пройдя мимо них, рывком распахнул одну из дубовых дверей.
— Что же это тогда? — спросил Томас, когда бородач уже перешагнул через порог.
— Вы не священник, — отрезал Гайдж.
Дверь грохнула, поглотив мир, с которым Томас только что стоял лицом к лицу.
Они не проронили ни слова, пока не закрылись двери лифта.
— Ваш вывод? — наконец спросила Сэм.
— Не знаю. Во-первых; он был пьян. Но что стоит за этим? Быть может, он страдает от какого-то посттравматического стресса... — Томас помолчал, стараясь осмыслить, что же, собственно, произошло. — Одно можно сказать наверняка...
— Что именно?
— Вы не заметили, как он вел себя с нами? Он ни разу не поглядел нам в глаза. А его жесты? В нашем присутствии он буквально съеживался от страха.
— И?..
Томас набрал в грудь побольше воздуху.
— Получается, что мы были для него какими-то чудовищами. Безликими чудовищами.
— Что вы такое говорите?
Томас заметил, что смотрит на свою руку, на тот палец, где когда-то он носил обручальное кольцо. Он подумал обо всех тех нервных процессах, которые бурлят под внешне спокойной поверхностью и с помощью которых удалось ввести пациента в такое состояние. Так вот куда метил Нейл! Не в сердце, а в душу.
— Теодор Гайдж живет в мире страшилок.
Только на заднем сиденье такси, на котором Томас так редко выбирался в Манхэттен, он почувствовал, что поездка в центр, на Федерал-плаза, чем-то смущает его. Манхэттен всегда сбивал его с толку — иначе и не скажешь. Город здесь напоминал геологический разрез, улицы и проспекты были руслами рек, глубокие, как каньоны на какой-нибудь древней марсианской равнине. Но чувство... Одновременно археологическое, словно огромная вывеска Центрального парка была оттиском какой-то божественно-королевской печати, и статистическое, словно великая карта человеческих упований этого вавилонского столпотворения, высеченная в монументальном камне.