Юноша походил по горнице, остановившись у серебряного зеркала, расчесал волосы костяным гребнем, тем самым, с ошкуем, что подобрал в кибитке Гарпи. Поглядев на гребень, ощутил укор совести – все ж таки, как ни крути, изменил суженой, правда, не своею охотою, а для пользы порученного дела, которое – так уж случилось – и не нужным никому оказалось. Эх, Овдеев, Овдеев… Наверное, сейчас в фаворе, быть может, даже при царе, как Басманов. Им-то хорошо. Ивану вот с приятелями что делать? Кому служить, чем заняться? За последнее время все перевернулось в государстве российском, все – себя бы не потерять.
Иван поднялся в терем, выглянув из окна, поискал глазами Василиску: та с подружками стояла на улице у забора, хихикала. Иван пристально посмотрел на будущую супругу, так, что захолонуло сердце. Подумалось вдруг – кой же черт искать еще что-то, когда вот оно, главное-то – Василисушка-люба, семья… Ну и – друзья, это уж само собою. Они-то ведь все – и Василиска, и Прохор с Митрием – никуда не делись! Вот оно, наверное, и есть то самое, ради чего стоит жить, несмотря ни на какие выкрутасы. Любовь и дружба – эти чувства оставались неизменными.
Юноша улыбнулся, а Василиска, словно что-то почувствовав, подняла глаза, улыбнувшись в ответ, помахала рукою, снова повернулась к подружкам. Иван отошел от окна, снова посмотрел в зеркало… вернее, не в зеркало, а на зеркало. Хорошее серебро, старинной работы, – в случае чего, вполне продать можно, исходя из того, что за всю поездку в Путивль парни не получили ни копейки. Да что там копейки – ни пула медного! Хорошо хоть из усадебки еще не попросили, небось на нее теперь новый хозяин найдется. Иван усмехнулся – попросят, так в Тихвин уедем, эко дело! И там, чай, землица имеется, и усадебка – не пропадем, прорвемся… А зеркало, конечно, продать неплохо было бы – деньжат выручить, на неделю бы хватило, а то и на две, при разумных-то тратах.
А Прохор-то молодец, все ж таки пристроился в кузню, ту самую, к Тимофею Анкудинову, – хозяин его ценил, заплатил не худо. Впрочем, чувствовалось, не столько кузня манила силача-молотобойца, сколько некая русоволосая краса-девица, о чем как-то упомянул Митька – дескать, видал. Ну и на здоровье! Нет, просто здорово! А то Иван уж было решил, что никак не может Прохор похоронить в сердце своем тлевшие чувства к Василиске. Это хорошо, что у парня появилась зазноба, вот еще б Митьку оженить… хотя тот, наверное, еще молод – шестнадцать едва-едва стукнуло. Это для девки шестнадцать лет – перестарок, а для младого вьюноша в шестнадцать-то еще рановато жениться.