– А наш царь, наш прекрасный мужественный царь-воин, – она взглянула на него.– Его лишат мужественности. Он станет еще одной «белой леди». Боевой щит превратится в букет цветов, молочно-белую кожу заменит ритуальная глина, ярко-рыжая борода вдруг станет шарфом или ожерельем, и когда портрет воспроизведут, он будет чуть подправлен в этой части. А «Британская энциклопедия» по-прежнему будет утверждать, – тут она изменила голос, подражая некоему педантичному и напыщенному лектору, – что «современная наука считает это работой некоей группы банту, возможно, шона или макаланг».
– Хотел бы я… как бы я хотел найти какое-нибудь неопровержимое доказательство, – жалобно сказал я. Впервые я задумался о том, что наше открытие придется отдать на суд моих ученых собратьев, и эта мысль была ужасна, как падение в яму, полную черных гадюк. Я встал. – Давай поплаваем, Сал.
Мы бок о бок несколько раз неторопливо переплыли бассейн. Потом выбрались и сели на солнце, пробивавшемся через крышу. Чтобы поднять настроение, я попытался сменить тему. Взял Салли за руку и с грацией раненого носорога выпалил:
– Салли, пойдешь за меня замуж?
Она повернула ко мне удивленное лицо – щеки и ресницы все еще в каплях воды, – целых десять секунд смотрела на меня, а потом захохотала.
– О Бен, как ты старомоден! Ведь на дворе двадцатый век. Только потому что ты обидел бедную девушку, ты вовсе не обязан на ней жениться! – И прежде чем я успел возразить, она встала и снова нырнула в бассейн.
Весь остаток дня она была занята своими красками и кисточками, и у нее не было времени не только поговорить со мной, но даже посмотреть на меня. Сообщение было ясным и недвусмысленным: есть области, на которые Салли накладывает абсолютный запрет.
Неудачно – но я хорошо усваиваю уроки. Я решил довольствоваться тем счастьем, которое дает судьба, и не торопить события.
Вечером Ларкин передал мне новое сообщение от Лорена: «Радиоуглеродный анализ ваших образцов 1—16 дал средний результат 1620 плюс минус 100 лет. Поздравляю. Все выглядит просто замечательно. Когда я узнаю всю тайну? Лорен».
Я приободрился. Если, допустим, бушмен-художник был непосредственным очевидцем того, что изображал, значит, примерно между двухсотым и четырехсотым годами нашей эры по этой нежно любимой мною земле вел свои армии и боевых слонов вооруженный финикийский воин. Мне было неловко, что я не посвящаю Лорена во все тайны пещеры, но всему свое время. Я хотел еще ненадолго сохранить ее для себя, пользоваться ее миром и красотой, незапятнанной чужим взглядом. Тем паче, что пещера стала храмом моей любви к Салли. Как и для древних бушменов она стала для меня святилищем.