– Вот если бы отблагодарить кого… – Даже сквозь мембрану диктофонного динамика чувствовалось, как по звукам этой фразы льется яд.
– Рожин, я вас понял. Мог бы выгнать сразу, но опущусь до объяснений. Отпустить Кускова до суда на свободу я не могу. Понимаете? Не могу не в смысле – ненавистью пылаю, а в смысле – юридического права на то нет. У нас этим суд занимается.
После этой убедительной речи, преисполненной желания того, чтобы говорящего оставили в покое, наступила небольшая пауза. Того, кому принадлежал голос Рожина, не было видно, и в первую минуту можно было бы подумать, что он рвет на себе волосы. Однако все оказалось иначе.
– Да знаю я… – ничуть не смущаясь, прозвучал голос Рожина. – Знаю. Вот если бы в деле появились документы, которые указывали бы на то, что Виталька не мог этого Ефикова расстрелять…
– Не понял.
– Да все вы поняли! Не мог Кусков его убить, понимаете? Не мог! Вы ему сейчас срок готовите, а он не виновен в этом! В чем-нибудь в другом, может быть, виноват! А тут – не при делах! У вас же наверняка доказухи нет! Так зачем человека гробить? Александр Иванович, вы же умный следователь. Понятно, что я на стороне порасспрашивал, прежде чем к вам идти… Завтра адвокат в Центральный суд обратится с просьбой изменить Кускову меру пресечения, и, если в деле будет хоть что-то, что указывало бы на Виталькину правоту, его выпустят!
– Рожин, вы мне порядком надоели. – Голос, похожий на голос Пермякова, звучал устало. – Ступайте с богом, пока я вас не «приземлил» за давление на следствие.
Этот разговор длился еще около пяти минут. Звучали оба голоса, причем один из них становился все увереннее, а второй все мягче. Причем этот второй принадлежал не тому, чей голос был похож на голос Рожина.
Пермяков вслушивался в них и старался подавить в себе чувства, которые могли бы выдать его мысли. Равнодушно глядя через плечо Кормухина, он потягивал из сигареты никотин и, казалось, отсутствовал в кабинете. Оживился он лишь тогда, когда разговор стал подходить к концу.
– Значит, в Сочах дом?..
– Точно. Рядом с морем. Удочку можно забрасывать прямо из окна. Двухэтажный, с мансардой. Улица Дюка Ришелье, дом сорок восемь.
– А почему вы решили, что судья на это пойдет?
– А куда ему будет деться, если жена сообщит ему, что ее бабушка, Вязьмина Галина Валентиновна, умершая четыре месяца назад, оставила ей дом на улице Ришелье? Потом, конечно, все прояснится, но, как нам кажется, будет поздно.
– Нам? – раздался хриплый голос, похожий на голос Пермякова.
– Конечно, НАМ. У Витальки не один друг, как вы можете догадаться. Да при чем тут вообще тот судья?! Дом свободен, и какая разница, кто в него въедет? Ну, какая разница?!