Еврей более смелыми шагами подошел к князю.
— Ну, что же тут? — спросил последний. — Покажи, где фальшь?
— Изволь, ваша пресветлость, прочесть слово "ассигнация".
Потемкин поднес бумажку к глазам.
— Ну, что-ж! ясно напечатано: „Ассигнация". Еврей лукаво улыбнулся и смело посмотрев
глаза всесильному вельможе: он понял, что заинтересовал его таинственностью.
— И мне казалось, что ясно, ваша пресветлость, — улыбнулся еврей: а вот на тысячу серебряных карбованцев меня и разорили на этих бумажках.
— Где же фальшь? — уже нетерпеливо спросил Потемкин.
— А в том фальшь, ваша пресветлость, что здесь напечатано не Ассигнация, а Ассигиация.
— Как, Ассигиация?
— Так точно, ваша пресветлость, заместо наш напечатано иже.
Князь снова стал разсматривать бумажку.
— И точно, я сам теперь вижу, — сказал он, разсматривая бумажку на свет.
Он подошел к столу, раскрыл лежащей на нем портфейль и достал оттуда другую сторублевую бумажку. Сравнив ее с принесенною евреем, он сказал:
— Да, теперь я все вижу: моя—настоящая, а твоя— фальшивая: на моей не иже, а наш. Где ты ее взял?
— А здесь, ваша пресветлость, в замке.
— Как! у Зорича? — и по лицуПотемкина скользнул не-то свет не-то тень.
— Нет, ваша светлость, не у господина генерала Семена Гавриловича, а у его карлы… Если вашей светлости угодно, я вам через полчаса принесу несколько тысяч.
Потемкин быстро заходил по комнате.
— Кто же их делает? — спросил он, остановившись перед евреем.
— Если б бедный еврей знал кто, он бы сейчас доложил вашей пресветлости.
— Так кто же их пускает в обращение?
— А пускает их, ваша светлость, камердинер его сиятельства, графа Зановича, и карлы его превосходительства, генерала Зорича.
Потемкин опять заходил по комнате. Еврей не спускал глаз с его мужественной фигуры.
— Хорошо, посмотрим, — сказал как бы про себя князь.
Он подошел к столу, открыл стоявшую на нем шкатулку и вынул из нее горсть золота. Затем он сложил из него на столе несколько колонок.
— Возьми это. Тут ровно тысяча, — сказал он еврею, внимательно следившему за складыванием золотых колонок. — Променяй их на фальшивые ассигнации и завтра же привези их ко мне в Дубровну. Знаешь?
— Знаю, ваша пресветлость.
— Бери же.
К еврею снова воротилась робость. Он, словно бы крадучись, боязливо подошел к столу, нагнулся к золотым колонкам, точно хотел их понюхать или полизать, опытным глазом пересчитал червонцы, достал из кармана кожаную сумку и колонку за колонкой осторожно, без всякого звону, переложил золото в свою мошну.
— Ступай же. Завтра я жду тебя в Дубровне, — сказал Потемкин, когда еврей бережно положил мошну в карман. — Смотри же, никому ни слова!