В перестройку, когда раскопали Черную Сопку, имя Николая Ковырзина так и не всплыло. Никого в целом особо и не старались вытаскивать на свет божий — дружно признали факт культа личности, дружно его осудили, похоронили в братской могиле останки и закрыли тему. Ковырзин и другие немногочисленные «герои», дожившие до тех дней, остались в тени.
«Да, мы умеем каяться, — подумал Михаил, — и умеем нести ответственность… как филатовская Баба-яга, желательно в июле и желательно в Крыму. Не будем ворошить прошлое, мать его, а то воняет…»
Впрочем, сам по себе Ковырзин вызывал много вопросов. Он не был жестоким, он не рвался вперед, но и не отсиживался в окопах. Михаил долго всматривался в его фотографию, потом положил на нее ладонь. Так и сидел минут пять.
Нет, это не монстр. Не чудовище и не хладнокровный убийца. Это человек, пытавшийся вписаться в систему, встать в общий строй, чтобы не встать к стенке. Маленький винтик в гигантском бесчеловечном механизме, чертовски везучий парень, сумевший унести ноги оттуда, откуда выскочить невозможно — разве что ногами вперед. Такое вот невероятное стечение обстоятельств.
Михаил знал, что ничего случайного не бывает. Если судьба вела этого человека буквально за руку, как маленького ребенка или немощного старика, — вела так долго сквозь эту чудовищную эпоху, значит, он нужен. Если он дожил до столь преклонных лет и в данный момент находится в этом доме, значит, он нужен именно здесь и именно сейчас.
Простой вывод, не требующий приложения особых усилий. Осталось выяснить, зачем он здесь.
Михаил спрятал бумаги в ящик стола, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
«Думай, Архимед».
8…
В отличие от Михаила Поречникова, который предпочитал лишний раз раскинуть мозгами, прежде чем приступать к заготовке дров, господин Семенов был совершенно другим человеком. Ему всегда нужен был четкий ответ на извечный русский вопрос: «Кто виноват, вашу мать, и что с этой сукой сделать?!» Не получив исчерпывающих ответов, не допускающих разночтений, этот коньячный полубарон очень сильно расстраивался и начинал чувствовать такой дискомфорт, что окружающим тоже могло стать несладко.
В тот вечер, когда Миша рассказывал общественности тринадцатого дома страшные истории о неуспокоенных душах, сидевший на качелях Семенов на самом деле был не очень пьян. Вернее, он не был пьян настолько, чтобы не соображать, что происходит и что именно ему пытаются втолковать. И он отнюдь не был скептиком, когда речь шла о его личной безопасности. Он прошел хорошую школу девяностых, поднимая свой бизнес до нынешнего состояния с трех маленьких пивных ларьков, постоянно подвергавшихся атакам конкурентов. Его несколько раз поджигали, неоднократно пытались утопить в загородном пруду и просто зарезать в пьяной драке. Он выжил и теперь справедливо полагал, что выжил именно благодаря своему невероятному чутью. Поэтому когда Миша Поречников сказал, что их дому угрожает опасность, он начал принюхиваться, как собака, хотя и не подал виду. Он спрятался за своей обычной маской озлобленного циника, но внутренне напрягся.