- Я понимаю, о чем ты, - кивнул Олаф Кауфман.
- Надеюсь, что понимаешь. Меня моя смерть пугает меньше всего; куда страшнее потерять того, кто близок и дорог, того, кого ты знаешь. Боже мой, я ведь никогда больше не увижу доброго старика Плюнькиса! Как это страшно… Я помню, как он горько рыдал, когда древнерожденные собирались уходить из Регенсдорфа. Возле него лежала небольшая котомочка с цветными заплатками и еще почерневшая от ко поти кастрюлька. Это были все его нехитрые пожитки… Он не был богат и, в сущности, Большой Мид-гард был для него чужим миром, а все же потерять его было для глюма самым страшным.
- Но он так и не сбежал? -спросил Олаф.
- Нет, не сбежал. Он остался, чтоб умереть сейчас, - вздохнул Генрих. - Кто ж знал, что у него слабое сердце… Ах, лучше бы он тогда ушел…
Олаф покачал головой:
- А вот сейчас ты сказал ерунду, Генрих. Старик знал, что может умереть. И пошел он на это сознательно. Ни ты, ни я, никто не имеет права осуждать выбор тех, кто избрал дорогу доблести, пусть и ведущую к смерти… Мне жаль старика, хотя я и не знал его но в то же время я рад, что он оказался таким мужественным человеком, вернее, глюмом.
- Сам-то он себя таким не считал, - Генрих вздохнул.
- Это неважно. Помнишь, кто-то сказал, что солдатами не рождаются, солдатами умирают. Вот и Плюнькис так: он не родился героем, зато умер, как настоящий герой. И я уверен, что умер он счастливым.
- Да, он улыбался, - кивнул Генрих. - И все же мне хочется плакать…
- Ну так поплачь, кто мешает? - Олаф пожал плечами. - Мужчина иногда должен выплакаться, я это знаю по себе. В этом нет ничего зазорного. Дело лишь в том, почему мужчине хочется плакать. Если от страданий или страха, так это уже не мужчина, а самая настоящая тряпка, раб. Совсем другое дело, если слезы наворачиваются из-за потери друга, отца или матери, от бессилия кому-то помочь - это нормально, без этого иногда нельзя. Мы ведь люди, не роботы.
- И вот что странно… - Генрих невесело улыбнулся. - Я больше не злюсь ни на Клауса Вайсберга, ни на Хильдебранта. Пусть они и предали меня, а я все же не хочу, чтобы они навсегда исчезли из моей жизни.
- Вот этого я понять не могу. Враг есть враг, но спорить не будем - пусть каждый останется при своем, - Олаф поднялся на ноги. - Пойду-ка, огляжу могилу, из которой выбирались карлики. А ты пока разбирайся со своими мыслями и чувствами.
Олаф заковылял в темноту. Глядя ему в спину, Генрих подумал, что этот высокий, совсем непохожий на восьмиклассника парень с загадочной судьбой оказался замечательным человеком, настоящим другом. Еще несколько дней назад Генрих побаивался его, а теперь»готов был доверить ему собственную жизнь.