— Когда был молодым, ты хипповал?
Леденцову показалось, что спросили не его. Кто был молодым? Он? В райотделовских спорах самым частым аргументом противников был его незрелый возраст.
— Нет.
— Битничал?
— Нет.
— Панковал?
— Нет.
— Ну, хоть фанател?
— Чего мне фанатеть, когда я сам занимаюсь спортом.
— Каким?
— Бокс, плавание…
— А я панка. Где бы достать громадную булавку? Знак панков.
— Почему именно булавка, знаешь?
— Нипочему, у панков все просто так.
— Не просто так. Певец Ричард Хелл вошел в раж, разорвал на груди рубаху и дыру заколол булавкой. С тех пор эти дураки панки и носят булавки.
— Только не надо песен! Дураки… За границей их тыщи.
— И опять-таки, знаешь почему? От ненужности, от безвыходности, от безработицы. А ты как-никак на парикмахершу учишься.
Леденцов оглядел Ирку. Вязаная шапочка, джинсы, сапоги, куртка… Стиль «а ля Петрушка».
— И одеваются они не так.
— А как?
— Настоящий панк одевается из мусорного бачка, а на шею вешает цепь из клозета.
Ирка замолчала. Видимо, подобная одежда ей не понравилась.
— Нет, одеваться надо клево.
— Какое противное слово, — буркнул Леденцов.
— Я пришла раз в училище без фирмы… Ко мне никто и не подошел. А как выпелюсь, так я и хорошая, я и умная. И губ моих не замечают.
Леденцов начал беспокоиться. Они уже прошли квартал, остался еще один, а разговор не шел. Всякие пустяки вроде одежды да панков. Ему хотелось задеть Ирку чем-то важным для нее, да так задеть, чтобы она дала очередную затрещину. А вдруг для нее эти панки, с их дурацкой булавкой, и есть важное?
— Отдохнуть бы, — запыхтел он нарочно, увидев что-то среднее между сквером и парком.
Они сели на скамейку. Это был кусок хвойного леса, разумно оставленного зеленым островом. Деревья проредили, просеку засыпали светлым гравием и поставили редкие фонари. Народ тут почти не бывал, потому что парк не проходной, фонари горят через один, а старые ели топорщатся черно и угрюмо.
— Так с кем ты живешь-то?
— С мамахой.
— Отца нет?
— Его и не было никогда.
— Мамаха-то хорошая?
— Хорошая, когда вденет.
— Что вденет?
— Семьсотграммовик портвейнчика.
— Пьет?
— Не каждый день.
Мысли Леденцова метались. Конечно, сейчас вот можно поговорить о зле пьянства. Да ведь Ирка не пьяница, а прикладывается к бутылке за компанию. Тогда надо говорить о бездельном времяпрепровождении. Но оно от пустоты жизни. Значит, говорить о труде. Но сперва бы надо объяснить, что он значит в судьбе человека. Тогда о смысле жизни. С шестнадцатилетней шатровой девчонкой, воровкой и хулиганкой, у которой пьет мать и не было отца?..
— Книжки любишь? — спросил он так неуверенно, что Ирка даже не поняла.