– Я в восторге, что почти дипломированный специалист в вопросах жизни оказала мне честь и теперь трудится вместе со мной в моем маленьком храме смерти.
Похоже, я принадлежу к категории людей, постоянно раздираемых противоречиями. Сеньор Ориоль – наш сосед, поэтому он взял меня на работу, а также потому что его младший брат, который почти на двадцать лет моложе его, всегда выражал желание жениться на мне.
Тетя Мари не устает повторять, что это превосходная партия и что нельзя объяснить, почему я еще сомневаюсь. Впрочем, я вовсе не думаю на эту тему. По правде сказать, я ни одной минуты своей жизни не потратила на это.
Сеньор Ориоль вдовец, потомства у него нет. Он страдает метеоризмом, а это значит, что его внутренности производят столько шума, что можно предположить, будто они пытаются самостоятельно общаться с окружающим миром. Ему бы следовало научить Гадор своему противозачаточному методу, который, как я полагаю, он использовал, когда был женат. Он вместе с женой, которая теперь покоится с миром, вырастил своего младшего брата Эдгара как родного сына. Дон Хуан Мануэль любитель кино. Голос у него гортанный и хриплый, поэтому возникает впечатление, что он все время сдерживает отрыжку. По ночам, оставаясь один, он смотрит фильмы. Его интересует испанское кино на религиозные темы, особенно с садистским оттенком, а также картины с участием Дорис Дэй,[5] но того периода, когда она уже не была невинной девушкой. В своем шкафу он хранит фотографии испанских актеров, хотя это тоже не говорит мне о нем ничего утешительного.
Дон Хуан Мануэль ветеран прогрессивного движения и придает этому очень большое значение. Время от времени, пользуясь своим положением начальника, он рассказывает мне о себе и друзьях своей юности, о борьбе против франкизма и об их поражении – ведь их противник умер в своей постели. Когда он в первый раз, понизив голос, будто замышляя дворцовый заговор, сказал что-то о партии, я подумала: «О какой, черт возьми, партии он говорит? Ведь их несколько…»
Потом он мне объяснил, что имел в виду коммунистическую партию, я сказала «А-а…» и почувствовала, что, несмотря на разнообразие моих культурных интересов, многое остается для меня неясным, и я теряю нить разговора.
Я вижу, как он появляется в дверях и ощущаю узел в желудке, как будто его кто-то перекрутил. Сегодня не самый лучший день: у меня месячные недомогания, но главное – страх, который меня мучает.
– Добрый день, Кандела, – говорит он мне с улыбкой, которая обнажает его зубы с коронками из золота и менее благородных металлов, напоминая отбитый кафель в старом туалете на вокзале. – Как сегодня твои нервы?