— Понятно. Ну, и что делать будем?
Шутиков тоже вздохнул и весь сгорбился на стуле.
— Я думаю, пока ничего.
— И сколько же будет это «пока»? Дело-то ведь, кажется, нешуточное. Это все может очень плохо кончиться.
Шутиков выпрямился и, не глядя на Ходунова, сказал, оправдываясь:
— Я знаю. Все я прекрасно понимаю, Александр Петрович. Я еще вчера звонил своему хорошему приятелю «оттуда». — Шутиков показал отогнутым большим пальцем куда-то вверх и в сторону. — Сегодня вечером я с ним встречаюсь. Объясню ему ситуацию. Думаю, поможет.
Холодный взгляд Ходунова стал еще и скептическим.
— Что значит поможет? Ты ему все хочешь рассказать? Все как есть? Или ты собираешься ему лапшу на уши повесить? Мол, за тобой следят, а ты не знаешь почему. Давай, Леня, как-то серьезнее. Ты что, не понимаешь, что ли?
— Понимаю, конечно, понимаю, — морщась, как от боли, и непрерывно вздыхая, ответил Шутиков. — Ну, давай до завтра подождем. Завтра утром я точно приму решение.
— Ну, гляди. Хотя я бы на твоем месте не стал ждать.
Но Шутиков, видимо, уже ухватился за эту встречу с приятелем «оттуда».
— Ну, все. Все решим завтра. Я вообще-то даже и не хотел тебе ничего говорить. Думаю, чего зря беспокоить.
Теперь же взгляд Ходунова, который и так-то чего только в себе не содержал — и неодобрение, и укоризну, и скепсис, — выразил еще и изумление.
— Ну, ты хорош! Ну, слов нет. Позаботиться хотел! Не знаю, ей-богу, иногда хочется взять что-нибудь тяжёлое и…
— Ну, это тебе придется уж очень тяжелое. — Шутиков впервые за время разговора прямо посмотрел на Ходунова, и в его глазах зажглась веселая искорка. — Меня только оч-ч-чень тяжелым прошибешь.
Широкое лицо Шутикова расплылось в улыбке. Ходунов, безусловно, был расстроен и зол. Но не удержался и усмехнулся.
— Ох, Леня, Леня. Вот беда моя в том, что не могу на тебя обозлиться по-настоящему. А ведь надо. Ну, согласись, надо?
— Конечно, — согласился Шутиков, радостно улыбаясь. Сказав все Ходунову, он почувствовал такое облегчение, как будто ничего плохого уже не было, всё стало хорошо.
А у Ходунова, наоборот, настроение только испортилось еще больше. Он покачал головой и, снова став совершенно серьезным, сказал:
— Ладно, я подожду до завтра. Но имей в виду, если я увижу, что все остается в том же положении, я буду считать себя просто обязанным делать что-то. Всё слишком серьёзно — пакеты эти, деньги. Да и смерть эта внезапная…
— А ты что, думаешь, этот краснорожий не просто так коньки отбросил?
— Ничего я не думаю. — Ходунов еле сдерживал раздражение. — Что я, следователь, что ли? Я ничего не знаю. Но предполагать могу. Ты не обижайся, но я прежде всего не о тебе думаю и не о себе. Тут могут и твоих зацепить. И моих. Ты это понимаешь?