— Хорошо поработали, товарищи, — сказал Котельников. — Выражаю вам благодарность!
— Служим Советскому Союзу! — загремело на палубе.
Генерал постоял с минуту, словно раздумывая над тем, что ему хотелось сказать, и желая найти верные для этого слова.
— Коммунистическая партия учит нас бдительности во всем, всегда. Ни один враг не должен пройти через советскую границу безнаказанно.
— Не пройдет! — не удержавшись, выкрикнул кто-то из моряков высоким возбужденным голосом.
— Это правильно, — сказал Котельников. — Наше пограничное слово свято: враги мира не пройдут.
Затем он спустился в кают-компанию.
— Вахтенного офицера! — громко позвал Пригонько. И когда лейтенант подбежал, шепнул ему: — Мы вас сейчас подменим ненадолго, а вы пройдите к отцу.
Кто-кто, а Пригонько отлично знал, что генерал не допускает никаких исключений для сына. И все же командир корабля считал, что такая подмена будет сейчас справедлива. Надо, чтобы отец и сын побыли вдвоем. Пригонько сделал знак офицерам, обступившим генерала, чтобы они покинули кают-компанию.
— Ну садись, садись, — сказал Котельников, снимая шинель. — Возмужал, очень возмужал… — продолжал он, усаживаясь на узенький диванчик. — Вид бодрый, загорел…
— Что ты, папа… как все, так и я, — ответил сын, улыбаясь.
— Сядь, сядь… — повторил генерал.
Сын сел рядом. Действительно, лицо его уже обветрилось, как у настоящего моряка, и даже появилась строгая складочка у рта, и в то же время оно сохраняло совсем юное, даже мальчишеское выражение, и на вид ему нельзя было дать и двадцати лет.
— Ну, как, папа, как вы там? Мама писала, что хворал?
— Пустяки, — сказал Котельников. — Вот Лена на тебя жаловалась: не поздравил ее с днем рождения… И вообще не появляешься. Они там для тебя кровать с сеткой купили…
— Вижу, что Ленка крепко на меня нажаловалась, — сказал сын. — Придем в город, я к ним зайду, конечно. Я и по ней и по Сене скучаю, — добавил он откровенно. — Замечательный парень… Он тебе про свою новую работу не рассказывал?
— Прервали нас.
— А мы, тут всем личным составом конструкцию его теплохода обсуждали.
— И какое же вынесли решение?
— Ты, папа, не смейся… У Сени голова светлая…
Оба чувствовали себя несколько стесненно, и потому, что давно не виделись, и еще потому, что то высокое, что сейчас было у каждого из них на душе, требовало большого разговора, а они оба были сдержанными, немногословными.
— Скажи, папа, тот человек… Нарушитель… Кто он?
Котельников внимательно взглянул на сына.
— Шпион, диверсант.
— Конечно, все отрицал?
— Вчера отрицал. Сегодня признался. Это долгая история, сынок. В эту ночь мне многое пришлось вспомнить… Сопоставить факты. Тридцать лет… целая жизнь.