Ей слышался быстрый топот – словно тот незнакомец все еще преследовал ее, но на самом деле это билось ее сердце.
От усталости Оля не чувствовала собственного тела.
– Как глупо… как все глупо! – попыталась она засмеяться.
Оля хотела встать, но не смогла.
Где-то там, снаружи, по карнизу бегали голуби, стрекоча коготками, и возбужденно курлыкали.
Оля лежала на полу, покрытом толстым слоем мягкой пыли, и смотрела вверх – туда, где пересекались какие-то балки и стропила. После той паники, которую она испытала, убегая от уличного хама (хотя, если подумать, и ему тоже здорово от нее досталось), вновь наступила тоска – такая острая, что ее едва можно было вынести.
Мысль о ребенке – о Дунечке, которую она потеряла, отогнала последние остатки страха.
Оля лежала на чердаке, в пыли, и не испытывала никакого беспокойства из-за странности своего положения, словно так и должно было быть – ее место здесь, и оно ничем не хуже другого.
А потом она погрузилась в легкую дрему…
Пришла в себя не сразу – было холодно, а сквозь подслеповатые чердачные окна, похожие на бойницы, сияла огнями ночная Москва.
Оля встала и обошла чердак. Нашла какое-то старое, рваное пальто и вязаную шапку – такие шапки обычно носят строители. От всех этих вещей странно пахло, но Олю уже мало трогали подобные мелочи, она закуталась в пальто, надвинула сверху какой-то половик вместо одеяла, который нашла тут же, рядом, и снова заснула.
Окончательно проснулась она далеко за следующий полдень, чувствуя полнейшее равнодушие ко всему окружающему, и к себе в том числе.
Хотелось только есть.
Через люк Оля снова вылезла наружу и пешком спустилась по лестнице (то, что можно воспользоваться лифтом, ей даже не пришло в голову). Старый половик она упорно тащила за собой…
Какая-то тетка стала орать на нее, когда она выходила из подъезда – Оля так и не поняла, почему.
Есть хотелось все сильнее.
Оля брела по улице, щурясь от мартовского солнца.
Около церкви кто-то сунул ей в руки бумажную десятку.
Оля не сразу вспомнила, что это деньги и для чего они. Сунула десятку в окошечко ближайшего ларька и сказала:
– Чего-нибудь… – Голоса своего она не узнала. «Это кто, я?..»
Ей протянули шоколадный батончик. В общем, и он оказался каким-то странным, без вкуса, но зато голода Оля потом уже не чувствовала.
Она добрела до вокзала. Часть ночи провела в каком-то переходе, где какая-то нищенка сначала хотела ее погнать, а потом почему-то подобрела и оставила возле себя. Она показала Оле, как надо просить милостыню – что Оля, не видя никакого смысла сопротивляться, стала делать. И, что самое главное, подавали ей хорошо.