Лаконичность письма заинтересовала Коврова. Не откладывая, он позвонил.
— Товарищ Стабулниек? Говорит Ковров. Я получил Ваше письмо. Так… Так… Да, если можете, приезжайте сейчас.
Не прошло и двадцати минут, как раздался звонок.
— Товарищ Стабулниек?
— Он самый.
— Петр Янович, преподаватель университета, — отрекомендовался Стабулниек.
Это был человек лет пятидесяти пяти, полный, с большим покатым лбом и седыми волосами. Он не без интереса оглядел кабинет.
В углу стояла модель фрегата. Казалось, что его орудия вот-вот ударят в вошедшего прямой наводкой. А на картине, что висела в простенке, был изображен бой эсминцев.
— Это почти с натуры, — пояснил Ковров, кивнув на картину. — Мой брат командовал этим кораблем. А картину нарисовал его штурман. Оба погибли в конце войны. Вот свидетельство тех дней, — Ковров показал на осколок снаряда, вправленный в янтарь.
Да, здесь каждая вещь напоминала о войне. Даже сухие кленовые листья были поставлены в снарядную гильзу.
— У вас, как в музее обороны… Вы, наверное, все книги посвящаете войне? — тихо спросил Стабулниек.
— Да, Петр Янович!
Ковров указал гостю на кресло. Сам сел по другую сторону письменного стола. Стабулниек как-то улыбнулся, чувствуя неловкость. Молчание несколько затянулось. Ковров предложил ему папиросу.
— Спасибо. Привык к трубке.
Он достал маленькую прямую трубочку, ловко набил ее табаком и закурил.
— Так вот, Анатолий Николаевич, я прочел вашу документальную повесть “Осада Кенигсберга”. Знаете ли вы, какова судьба картин, оставленных в Риге?
— Нет, не знаю.
— Мне кажется, что я случайно коснулся этого дела. Я видел Эберта. Так звали одного эсэсовца, который сопровождал груз. Это было в Восточной Пруссии. Случилось так, что в начале сорок четвертого я попал на работу в имение барона фон Руиха. Здесь незадолго до освобождения мне вместе с другими рабочими имения пришлось ремонтировать мост. Однажды остановились у моста два грузовика с плоскими ящиками и “оппель”. Стали ждать, пока мы починим мост. Работа наша уже подходила к концу. Пассажиры легковой машины вышли и стали прохаживаться по обочине дороги. Их было двое. Один из них был в штатском — в черном драповом пальто с каракулевым воротником. Держался он поодаль от попутчика. Вид у него был какой-то расстроенный и грустный. Я решился попросить у него сигарету. Попросил по-немецки. Он всмотрелся в меня пытливо и спросил:
— Вы латыш?
— Да, рижанин.
Тогда он торопливо заговорил по-латышски:
— Слушайте меня внимательно. Я рижский художник Саулитс. Я спрятал в Риге очень ценные картины западноевропейских художников. Как только сюда придут советские войска, сообщите об этом сразу же. Понимаете, сразу же…