А сделать надо было много, потому что женщины, как бы ни были они привычны и выносливы, нынче стали медлительны, словно что-то их отвлекало. После того как кузнец вылечил Хозяйку и девчонка Флоренс вернулась домой, их ферма будто за мглистой завесой скрылась. Уиллард, впрочем, указывал на то, что Лина все это время продолжает спокойно и невозмутимо трудиться, но Скалли не соглашался, говорил, что и она вот-вот треснет, как те зеленые яблоки, что слишком долго бултыхаются в кипятке: кожица начинает лопаться, и надо их поскорее вынуть и охладить, а то, сколько потом не мни, правильной подливы не получится. А как она бултыхается, Скалли изучил: не один час за эти годы провел в густых зарослях, исподтишка наблюдая за ее речными купаньями. Но всё! Не видать ему ее наготы теперь даже издали — ни ягодиц, ни талии, ни смуглых грудей, —увы. Более всего скучал он по тому, чего и вовсе нигде не увидишь — зрелищу непокрытых женских волос. Дерзких, соблазнительных, черных, словно ведьмовство. Видеть, как они, мокрые, то спину ей облепят, то вверх взметнутся — ах, восторг! Почему-то уже который день ее не видно. Но где бы она теперь ни купалась (если все же блюдет этот свой обычай), он был уверен: Лина вот-вот сорвется.
Хозяйка тоже изменилась. Уиллард эти перемены объяснял просто: горе, болезнь — что тут скажешь. Волосы, когда-то бронзовыми пружинками выбивавшиеся из-под чепца, превратились в бледные, липнущие к вискам пряди, которые придают ее новому, посуровевшему лицу унылое выражение. Восстав со смертного одра, она вновь взяла в руки бразды правления, однако утомительной работы, которую раньше выполняла запросто, теперь чуралась. Перестала стирать, копаться в огороде, тем более полоть. Только стряпала и по мелочам шила. Все остальное время проводила за чтением Библии или в благочестивой беседе с гостями из деревни.