Миледи из романа Дюма обретала злодейство в схватке. И Нелли Рудольфовна тоже… Она слилась с тем давним сценическим обликом, он со вновь приобретенной силой овладел ею. Или окончательно совпал с ее собственным обликом. Так или иначе, но полутруп Афанасьева ее не устраивал — ей нужен был труп. Она желала, чтобы скончалась репутация Ивана Васильевича, его авторитет, чтобы его режиссерская слава затмилась постыдной сенсацией. «Совратитель не смеет воспитывать!..» — эта фраза Красовской, прозвучав на художественном совете, заставила Афанасьева онеметь: оправдываться он не мог. «Обсуждать» отношения с Дашей было немыслимо. А вступать в сражение с женщиной он считал бы позором. Забыл, наверное, в своем потрясении, что д'Артаньян с Миледи все же сразился.
По раскаленному убеждению Нелли Рудольфовны, Афанасьев отнял жизнь, прежде всего, не у жены — до жены-то ей не было дела, — а у нее, которая прождала и пыталась покорить его долгие десятилетия, но так и не дождалась, не покорила. Она беспрестанно воображала ту дорогу цветов, по которой бы шествовала, если б в начале дороги не встретился он. Не зуб за зуб и не око за око нужны были ей, а лишь жизнь за жизнь. Четверть века назад она тайно, сама с собою наедине мечтала поступить с женой Афанасьева так, как поступила с ней судьба ныне. Но сейчас это не останавливало Нелли Рудольфовну: она, как многие люди, не ставила себе в вину то, что вменяла в вину другим.
И даже тот неоспоримо преступный факт, что это ее стараниями было доведено до сведения больной афанасьевской жены о «романе мужа с девчонкой», не содрогал Красовскую. Она не сомневалась, что поступила достойно и нравственно. Сравнив мимоходом, между прочим восемнадцатилетнюю Дашу с тринадцатилетней Лолитой, Красовская чуть было не закрепила за ней это прозвище. Но почти двухметровый и не бросавший угроз на ветер Имант, узнав о «Лолите», предупредил тех, кто возле него оказался:
— Если еще раз услышу, не прощу!..
Его предупреждение чудом услышало все училище, а прозвища не услышал больше никто.
Тогда Нелли Рудольфовна стала именовать Дашу «бедной девочкой».
— Я — не бедная, — возразила сестра. — А Иван Васильевич — лучший из людей!
Мне вспомнилось, что в ответ на слова Анекдота, обращенные к отцу: «Как ты теперь выйдешь на улицу?» — мама сказала: «Я выйду с ним».
Новый прилив бешенства одолел Нелли Рудольфовну: она, в конце концов, дождалась, что он полюбил… но другую, годившуюся не только ему, но и ей в дочери, а та полюбила его. Красовская чувствовала себя обманутой дважды. Нет, тысячу раз! Смерь жены Афанасьева нашептывала ей это…