Не скажу, что я была счастлива, — не думайте, что такое было возможно. После долгих мучительных недель в комнате миссис Бест я не могла испытывать там никаких положительных чувств: надежда поблекла во мне, как краски на обоях. Зато Лондон, сколько ни поливай его слезами, поблекнуть не мог; разгуливать по нему наконец свободно, в виде юноши, красивого юноши в элегантном костюме, вслед которому оглядываются с завистью, над которым никто не смеется, — в этом мне чудился некий шик, что несколько примиряло меня с действительностью.
«Вот бы меня сейчас видела Китти, — думала я. — Когда я была девушкой, она меня отвергла, а вот посмотрела бы на меня нынче!» Мне вспомнилась книга, которую матушка однажды брала в библиотеке: изгнанная из дома женщина возвращается туда под личиной няньки, чтобы присматривать за собственными детьми. Вот бы, мечталось мне, снова встретить Китти, приударить за ней в качестве мужчины, а потом открыть, кто я есть, и разбить ей сердце, как она разбила мое!
Но, предаваясь таким мыслям, я не пыталась увидеться с Китти; представив себе, что случайно натыкаюсь на нее… на нее с Уолтером, я вздрагивала. Пришел июнь, потом июль, веселое свадебное путешествие наверняка уже закончилось, но мне ни разу не попадалось имя Китти на афишах театров и концертных залов; театральных газет я не покупала и не просматривала, поэтому не имела представления о том, как ей живется замужем за Уолтером. Она являлась мне только в снах. Все такая же ласковая и восхитительная, она звала меня и тянула ко мне губы для поцелуя, но тут на ее покрытые веснушками плечи ложилась рука Уолтера, и Китти отводила от меня виноватый взгляд.
Но я уже не пробуждалась от таких снов в слезах, я спешила снова на Берик-стрит. Мне казалось, эти сны придают блеск моему маскараду.
*
Однако лишь в конце лета, слоняясь в жаркий августовский вечер по Берлингтонскому пассажу, я полностью осознала, насколько этот маскарад хорош.
Было около девяти. Я замедлила шаг у витрины табачной лавки и стала разглядывать товары: коробки и щипчики для сигар, серебряные зубочистки и черепаховые гребни. Весь месяц стояла жара. На мне был не голубой саржевый костюм, а другой, в котором я исполняла песню «Ах, это алое сукно», то есть гвардейская униформа с небольшой аккуратной фуражкой. Пуговицу у горла я расстегнула, чтобы шею обдувало воздухом.
Постояв немного, я заметила, что у меня появился сосед. Подойдя к той же витрине, он понемногу ко мне приблизился; теперь он почти меня касался — я даже ощущала рукой тепло его руки, чуяла запах его мыла. Я не оборачивалась, чтобы посмотреть ему в лицо, только видела его туфли — до блеска начищенные и довольно нарядные.