Я поспешно кивнула. Мне не хотелось задумываться о предстоящем утре.
Наступило неловкое молчание. Вид у Флоренс был такой усталый и будничный, что у меня возникло нелепое желание, как Ральф, поцеловать ее на ночь. Этого я, разумеется, не сделала, но когда она, кивнув, повернулась к лестнице, я шагнула вперед:
— Просто выразить не могу, мисс Баннер, как я вам благодарна. Вы проявили столько доброты к едва знакомому человеку, а ваш муж, который меня совсем не знает, — и того больше.
Повернувшись ко мне, Флоренс растерянно замигала. Потом положила руку на спинку стула и улыбнулась странной улыбкой.
— Вы решили, что он мой муж?
На меня вдруг напало волнение, я помедлила.
— Ну да, я…
— Он мне не муж! Он мой брат.
Ее брат! Флоренс с улыбкой смотрела на мое растерянное лицо, потом засмеялась; на мгновение передо мной возникла та бойкая девушка, с которой я давным-давно разговаривала на Грин-стрит…
Но тут сверху донесся детский плач, мы обе подняли глаза, и к моим щекам прилила кровь. Флоренс это заметила и перестала улыбаться.
— Сирил не мой ребенок, хотя я называю его своим сыном, — поспешно объяснила она. — Его мать у нас квартировала, и мы взяли его к себе, когда она… нас покинула. Мы очень к нему привязались…
Она произнесла это неловко, и я заподозрила, что за сказанным что-то скрывается: быть может, мать ребенка попала в тюрьму, или он был сыном сестры, другой родственницы, возлюбленной Ральфа. Подобные истории часто случались в уитстейблских семьях; я не стала об этом задумываться. Я ответила кивком и тут же зевнула. Увидев это, Флоренс зевнула тоже.
— Доброй ночи, мисс Астли, — проговорила она, прикрывая зевающий рот.
Сейчас она нисколько не походила на девушку с Грин-стрит. Лицо у нее снова сделалось усталое и хуже прежнего некрасивое.
Я послушала, как Флоренс поднялась по лестнице, как наверху зашаркали шаги, и мне, разумеется, стало ясно, что она спит в одной комнате с ребенком. Потом я взяла лампу и отправилась в уборную. Двор был очень тесный, окруженный со всех сторон стенами и темными окнами. Я помедлила немного на стылых плитах, любуясь звездами и вдыхая незнакомые запахи Восточного Лондона, отдававшие немного рекой и немного капустой. В соседнем дворе что-то зашуршало, и я вздрогнула, опасаясь крыс. Но это были не крысы, а кролики: четверо кроликов в клетке; в свете моей лампы их глаза заблестели алмазным блеском.
Я заснула в нижних юбках, полулежа-полусидя между двумя креслами; кроме одеяла я для тепла положила сверху платье. На этом не слишком как будто удобном ложе мне было удивительно уютно, и я не стала предаваться вполне естественным невеселым раздумьям, а только зевала и радовалась, что под спиной у меня такие мягкие подушки, а рядом — тепло погасающего очага. За ночь я дважды просыпалась: в первый раз на улице раздались крики, в соседнем доме стукнула дверь и кто-то с грохотом стал шуровать в камине кочергой, во второй раз заплакал младенец в комнате Флоренс. Услышав в темноте этот плач, я содрогнулась: он напомнил мне жуткие ночи у миссис Вест, в тусклой комнате с окнами на Смитфилдский рынок. Впрочем, плач вскоре затих. Флоренс встала, пересекла комнату и вернулась в постель — надо полагать, с Сирилом. После этого он больше не давал о себе знать, я тоже притихла.