Один из часовых вышел из комнаты. Попов сел к столу, придвинул лист бумаги, взял карандаш.
– Ваша фамилия фон Гревенец? Имя, отчество, возраст?
Она беззвучно пошевелила губами и ничего не ответила.
– Не хотите? Воля ваша…
Наступило молчание. Громко дышал Пантюшка. Силин, сдвинув брови, обрывал бахрому на рукаве шинели. Киренко налитыми яростью глазами неподвижно смотрел на машинистку.
Лешка сидел, вцепившись пальцами в колени, оглушаемый ударами собственного сердца. Он чувствовал, что самое главное еще впереди.
Вошел Ващенко и остановился на пороге, вопросительно оглядывая присутствующих. В отличие от Лешки, он, очевидно, сразу понял, зачем его вызвали. На простоватом лице фронтовика появилось напряженное и даже какое-то страдальческое выражение.
Попов поднялся, упираясь рукой в стол.
– Эта женщина – немецкая шпионка, – глуховато произнес он. – Совет приговорил… в расход. Уведи.
Ващенко не пошевелился, только на длинной его шее судорожно прыгнул кадык.
– Таково решение Совета… – повторил Попов. Угловато, весь точно окаменев, Ващенко шагнул к машинистке и тронул ее за плечо:
– Пийдемо!
И тогда началось самое тягостное из всего, что довелось испытать Лешке за последнее время.
Машинистка истерически закричала. Вырываясь из рук фронтовиков, она разорвала ворот своего черного платья, оголилось худое, с выступающими ключицами, плечо. Волосы ее растрепались. Дико и нелепо тряслись желтые, прямые, как солома, космы. Проклятия сменялись угрозами, мольбами о пощаде, и крики ее вонзались в душу…
В эти мгновения Лешка совсем забыл, что эта женщина- враг, враг страшный, действовавший со звериным коварством, исподтишка, что из-за этой шпионки гибли люди и, может быть, даже все дело, ради которого лилась кровь на подступах к Херсону. Сейчас он видел только слабую, обезумевшую от ужаса женщину, бившуюся в руках дюжих фронтовиков.
В голове у него мутилось, тошнота подступала к горлу. И, уже не сознавая, что он делает, Лешка бросился вперед и, что-то отчаянно крича, стал отдирать руки Ващенко от женщины.
Его оттолкнули в сторону.
…Когда Лешка пришел в себя, фон Гревенец не было в комнате. Рядом стоял Силин.
– Ну, очухался? Эх, ты!.. Разве можно так, Алексей – Алешка, Николаев сын! – сказал он. – Иди вниз, я сейчас опущусь, поговорим. Помоги ему, – сказал он Пантюшке.
Тот бережно, как больного, подхватил друга под мышки. Лешка отпихнул его и пошел из канцелярии, провожаемый насмешливыми взглядами штабных писарей.