Полковский бесшумно прошел по ковру до огромного письменного стола, над которым чуть возвышалась тучная фигура Мезенцева со склоненной над бумагами седой головой.
— Здравия желаю, — улыбнулся он, став напротив Мезенцева.
Седая голова приподнялась. Полковский увидел черные брови, и тотчас же голова опустилась.
— Здравствуйте, — пробурчал Мезенцев и жестом пригласил сесть. Он стал рыться в бумагах, точно забыл о Полковском, потом холодно, официальным тоном спрашивал о рейсе, с подчеркнутой вежливостью обращался на «вы». Видно было, что ему уже все известно. «Сердится», — подумал Андрей и отвечал в тон, тоже на «вы».
— Что у вас с третьим штурманом? — вдруг спросил Мезенцев, оставив бумаги и пристально взглянув на Андрея.
Полковский понял, что скрывать бесполезно, и рассказал о проступке штурмана. Умолчал лишь об интимной стороне дела.
— Вы понимаете или нет, что вы делаете? — вспылил Мезенцев. — Ваша доброта может до беды довести! Международная обстановка накалена! А он? Нет, вы только подумайте, он добрый! Вместо готовности — один смех! Чем вы занимаетесь? Я вас спрашиваю?
Полковский откинулся на спинку кресла, в раздумье посмотрел на люстру, лившую мягкий свет на натертые полы; и ему вдруг стало совсем спокойно.
— Что же я должен был сделать?
— Под суд отдать дезорганизатора!
Полковский вспомнил вчерашний вечер, штурмана, сначала его пришибленный вид, потом энергичное, воспрянувшее лицо и улыбнулся:
— Зачем же? Пропадет молодой человек. Он и так тяготится своей виной, зачем же больше?
Мезенцев ударил ладонью по столу, нервно засмеялся, и щеки его затряслись:
— Нет, вы только послушайте его! Не моряк, а пастырь церковный!
У Полковского возникла мысль: что, если помочь Птахе, примирить его с Лорой? Мысль ему понравилась, он улыбнулся и уже не слушал Мезенцева, который сердился и говорил о либерализме судоводителей, о том, что он не посмотрит на решение Полковского.
Накричавшись вдоволь, Мезенцев вдруг утих, глаза его хитро сверкнули, и уже другим голосом он произнес:
— Слушай, Андрей, у меня идея.
Андрей понял, что Мезенцев уже отбушевал и теперь начнет добродушно язвить.
— Да, какая?
— Ты видел здесь, у пароходства, лоботрясничает несколько бичей? В каботаж они не идут, ждут заграничного. Возьми их на перевоспитание?
— Павел, ты веришь мне? — спросил Полковский, взглянув на Мезенцева серьезно.
Мезенцев почувствовал это и ответил:
— Да.
— Мой третий штурман выдающийся моряк и благородный человек. Ушиб — не смерть: залечится.
У Мезенцева глаза усмехнулись; он хотел заметить, что Полковский не только пастырь, но и доктор. Однако, почувствовав, что Андрей может обидеться, он сказал: